Прошла неделя, другая. За это время я смог привести в порядок коллекцию. И, признаться, здорово соскучился по людям, даже по таким, как Семен Горбунов. Но он больше не появлялся на островке. Видимо, важные события отвлекли его и от коллекции, и от меня.
Я стал чувствовать себя Робинзоном. Мастерил ловушки на кроликов, которых обитало здесь видимо-невидимо, ловил карасей и линей в небольшом озерке с темной торфяной водой... В общем, жить было можно. Только скука одолевала
Однажды вечером, сидя у первобытного костра, я вспомнил историю, поведанную мне в начале шестидесятых годов известным чешским скульптором Карелом Покорным. Я познакомился с ним сразу после окончания Суриковского института, когда отправился в первую свою зарубежную командировку от Высших творческих мастерских. Было это в Праге.
Чешские друзья долго водили меня по городу, знакомили с местными достопримечательностями, а потом привезли в скульптурную мастерскую известного профессора Пражской академии художеств. Это был незабываемый вечер. Карел Покорный меня покорил. Я своими глазами увидел, как из бесформенной каменной глыбы появляется одухотворенное мыслью и чувством человеческое лицо, а из засушенной коряги мастер за считанные минуты делает статуэтку ветвисторогого оленя...
— С таких вот поделок и началось мое увлечение резьбой по дереву, — рассказывал Покорный. — Это было в самом начале нынешнего века, задолго до моей учебы у знаменитого нашего ваятеля Мысльбека. Тогда еще я жил у своих родителей, небогатых деревенских торговцев. Наше село Павлнцы располагалось в Моравских Будеёвицах и славилось народными умельцами. Вот и меня отец учил народным ремеслам, часто водил в лес, заставлял подмечать прекрасное в самом обычном — в деревце, траве, камне. Тогда-то и начал я заниматься резьбой по дереву, составлением картин из природного материала. Это мне помогло в дальнейшем поступить сначала в художественно-ремесленную школу в Граде-Кратове, а затем в Пражскую художественно-промышленную школу. Ну, а потом уже я оказался в Академии изобразительных искусств...
Вспомнив о Кареле, я вдруг подумал: а почему бы и мне не попробовать заняться резьбой по дереву? Хоть какое-то стоящее дело...
Недолго думая, я поострее заточил ножи, взял топор и отправился на поиски подходящего древесного материала. Вскоре я обеспечил себя работой на несколько дней вперед. Из-под моего эрзац-резца вышли на свет премилые статуэтки зайцев, лося, лисицы и даже вожака волчьей стаи.
Утомившись от забот по добыванию хлеба насущного, я ложился на спину под открытым небом и созерцал звезды. И вспоминал разное...
Утром я пробудился от резкого шума вертолетного двигателя и сильных порывов ветра от крутящихся лопастей винта. Вертолет пролетал совсем рядом! Я вскочил, сонливость сразу пропата. Надо действовать!..
Костер разгорелся быстро. В него я набросал свежих веток и травы, чтобы было побольше дыма. Теперь оставалось только ждать.
И я дождался! С вертолета, который принадлежал местным лесничим и облетал территории болот, заметили клубы дыма. А ведь известно, что торфяные пожары неизмеримо страшнее обычных лесных...
Когда вертолет приземлился, из него вылез летчик с добродушным лицом и отвислыми усами. Первым делом он загасил костер, потом приказал мне собираться. Дважды просить об этом меня не пришлось.
Я был очень доволен и мечтал побыстрее долететь до ближайшего отделения милиции. Но каково же
было мое удивление, когда на аэродромной площадке в Вологде я увидел знакомую сутуловатую фигуру журналиста Стрелкова и его телохранителей.
— Благодарю, Василий Степанович, — сказал он вертолетчику, передавая ему что-то в конверте. — За мной не заржавеет. Я же говорил, что ты сможешь найти художника на болотах...
Так это за моей персоной гоняли вертолет? Кажется, игра становится серьезной, и я из обычного статиста в ней перехожу в ранг главного свидетеля. Но главных свидетелей чаще всего убивают, — почему-то с грустью подумалось мне...»
* * *
Леонид Васильевич дымил как паровоз прямо в моем кабинете. И это подсказало мне, что следователь транспортной прокуратуры полностью созрел для дальнейшего рассказа о событиях, происшедших с ним во время расследования. Меня тоже заинтересовали судьбы людей, по злой воле дельцов и преступников оказавшихся в круговороте опасных событий.
— Рассказывайте дальше, — кивнул я Матвиевскому. Он откашлялся, загасил окурок и, постучав пальцами по крышке стола, продолжил:
— Могу себе представить, с каким недоумением смотрели на меня пассажиры пригородных электричек, сновавших по железнодорожным путям в районе станции Барыбино. Они видели, как немолодой человек в престижной каракулевой «москвичке» и дорогой шубе шастает по сугробам возле рельсов. Но мне было в тот момент не до театрально-красивых поз. Я весь ушел в решение основной загадки: почему искусствовед оказался на этом перегоне, что побудило его тащиться после рабочего дня в тьмутаракань? Не сразу, но мне удалось понять мотивы поведения Скорина. Я нащупал ту путеводную нить, которая, как я полагал, поможет мне распутать дело.
Искусствовед, сойдя с электрички на станции Барыбино, не пошел на привокзальную площадь, где стояли автобусы, ходившие по местным линиям. Он вернулся по шпалам назад. Спрашивается, для чего? Чтобы выйти на переезд и дальше следовать по дороге в один из дачных кооперативов. Почему именно туда? Ответ на этот вопрос я получил чуть раньше, когда после разговора с Виолеттой Алексеевной Горчаковой заинтересовался физкультурно-оздоровительным центром под названием «Стелла».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137