Так бывало уже не раз. Будет и теперь.
На звонок в дверь тут же ответил женский голос
— Кто там?
— «Скорую» вызывали? — привычно спросил я. Дверь тут же распахнулась, и передо мной представляла молодящаяся женщина в роскошном халате.
— Проходите! Федор Петрович в комнате налево.
Седой как лунь старец был в сознании.
— Проклятая кардиофобия! — проговорил он, тяжело дыша. — После инфаркта я так страшусь любых В неполадок в работе своего «мотора», что даже незначительные сбои принимаю чуть ли не за катастрофу...
В том, что у пациента была острая сердечная недостаточность, сомневаться не приходилось. Об этом свидетельствовало и его полусидячее положение в кровати. К тому же я довольно быстро установил, что вены шеи переполнены, количество циркулирующей крови повышено, но при этом наблюдается понижение артериального давления, сочетающееся с повышением венозного. Дыхание учащено, усилено и затруднено...
Узнав, что в течение нескольких дней больной не принимал препаратов наперстянки, я медленно ввел внутривенно строфантин с сорокапроцентным раствором глюкозы. Затем сделал подкожную инъекцию кардиомина.
Облегчение у больного наступило почти сразу же после уколов. Теперь я мог спокойно дождаться приезда специализированной бригады «Скорой помощи» и передать пациента им.
Разговор о трудах Лазарева возник по инициативе Пономарчука.
— Мне кажется, что я сам виноват в своей болезни, — сказал он, беспокойно оглаживая одеяло поверх груди правой рукой. — Недавно прочитал книжку Лазарева и выписал для себя причины, которые, по его мнению, приводят к тяжелым недугам. Вот они: обида на кого-то, убийство любви, злословие в адрес родственников. Всего этого в моей жизни было предостаточно. Отсюда делаю вывод, что все это и явилось причиной моего наказания высшим разумом...
— Основная мысль в трудах Лазарева сводится к одной очень весомой фразе: «Человечество подошло к тому рубежу, за которым либо духовное возрождение, либо гибель», — заметил я, укладывая свой медицинский инструментарий в переноску, и тут же добавил: — Спасаться будет каждый в одиночку. И спасти нас может только осознание того, что каждый ответствен за судьбы всех людей и даже за всю Вселенную.
— Красиво! — с трудом улыбнулся Федор Петрович. — Стоит только об этом подумать, туг же становится как-то легче дышать и сердце болит куда меньше...
Так мы беседовали около часа, пока меня не сменили у постели больного приехавшие кардиологи. Когда я уходил, Пономарчук попросил:
— Знаете что, от госпитализации я все равно откажусь... Навестите меня как-нибудь! С вами очень интересно разговаривать...
Спускаясь вниз по лестнице, я неожиданно столкнулся с каким-то подозрительным типом с бегающими глазками. Он явно интересовался тем, что происходило в восемьдесят первой квартире, и в то же время старался этого интереса не показывать...
К старому генералу я смог заехать через неделю, но его уже не было в живых,
— Он убит, — просто сказала мне та же молодящаяся дама, впустившая меня в первый раз.
— Как убит? — не понял я.
— Из-за его боевых наград... — пояснила она, горестно покачав головой. — Убийцы забрали три ордена Ленина, орден Великой Отечественной войны первой степени, три ордена Боевого Красного Знамени и орден Красной Звезды... Там были польский крест и еще несколько ценных наград...
«Постой-постой, — подумал я тогда, — уж не тот ли парень с бегающими глазками повинен в смерти старого генерала? Ведь он явно следил за квартирой По-номарчуков...»
...Я вспомнил того парня, которого приметил на лестничной площадке в доме отставного генерала. Он же участвовал и в нападении на меня, когда в моей квартире находились старинные ордена... Все сходится! Как же я не подумал об этом раньше?..
* * *
...Переход в моем восприятии от рассказа фельдшера к исповеди Пашки-Мозоля на этот раз произошел настолько незаметно, что я даже спутал их поначалу и только чуть позже переориентировался...
...Думать никогда не мешает. Но со мной иной раз происходит черт знает что, я сначала делаю, а потом думаю... Примерно так же получилось и во время моего недолгого пребывания в провинциальном Ельце.
С командой Костомарова я познакомился по распоряжению Телегина. Именно для встречи с ними я и отправился в глушь на самом медленном в России пассажирском поезде Москва — Елец, который останавливается почти у каждого телеграфного столба.
Мало того, что я из-за бессонной ночи, проведен
иной в обществе беспокойных попутчиков, которые Я зачем-то тащили с собой грудного младенца, пребывал в полной прострации, так еще и ранним утром поезд простоял битых два часа на каком-то забытом Богом о полустанке и прибыл в Елец в полдень с приличным опозданием.
В общем, в городском Дворце культуры, где по воскресным дням собирались на посиделки члены местного военно-исторического клуба, я оказался в тот момент, когда все уже расходились по домам.
— А мы вас ждали-ждали... — проговорил высокий детина с бритой головой и серебряной серьгой в ухе, встретивший меня у входа. — Вы Павел Прохоров? Нам сообщили о вашем приезде из Москвы...
— Где бы нам пообщаться? — спросил я, намекая на то, что не против был бы пообедать в каком-нибудь местном ресторанчике, и тут же задал второй вопрос: — Вас как звать-величать?
— Фамилия моя Костомаров. Зовите просто Игорем...
— Игорек! Эй, Игорь! — позвал женский голос из зрительного зала.
— Прошу прощения. Я отлучусь на секунду...
Я прошелся по фойе Дворца культуры, осмотрел выставку картин самодеятельных художников и наконец оказался в большом зрительном зале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137