Пока я отмывался от грязи, Фиксатый, оказывается, как чумной бегал по острову и искал исчезнувшего
художника. Но того и след простыл. — Куда он мог подеваться? — недоумевал Семен, разводя руками. —Отсюда нет дорог, везде топь да
трясина. Я для него тут старался, вырыл уютную норку, «мастерскую» подготовил, а он... Никак рехнулся! — решил наконец бандит. — Только самоубийца мог попытаться убежать отсюда. Ну, туда ему и дорога. Свое он выполнил...
Фиксатый пошел в землянку и вынес оттуда скатанные в рулоны картины. Меня будто кто-то встряхнул, заставил опять стать собранным и внимательным.
— Мазилка здесь реставрировал старые холсты, — счел нужным пояснить мне ситуацию Семен. — Несколько картин с его помощью я уже запродал. Остались эти. Можешь взглянуть на них и оценить. Тебе я доверяю! Понял?..
Из трех картин меня привлекла одна, несомненно, принадлежавшая кисти художника-импрессиониста. Холст заполняли большие ровные заливки цвета. Это отличало работу от произведений большинства импрессионистов, предпочитающих творить с помощью более мелкого, дробного мазка с применением разделения цветов. Широким мазком творил Эдуард Мане, но он предпочитал другие сюжеты — из светской жизни. Он изображал общественные купальни, катания на лодках, бесшабашные танцы. Везде у него царили динамизм и экспрессия. На увиденной же мной картине изображалась маленькая кухня, в центре ее стояла прелестная женщина в белом передничке, вдевавшая нитку в иголку, а рядом с ней клубком ниток играла маленькая белая собачонка. «Это же работа Берты Моризо!» — едва не закричал я. «Колыбель», «Прятки», «Чтение» — эти картины Моризо, виденные мною как-то на выставке импрессионистов, позволили мне сразу узнать ее руку, ее творческую манеру. Насколько мне известно, Берта оставалась одним из самых верных членов группы художников, назвавших себя импрессионистами. Она была близко знакома с Ренуаром, Дега, с поэтами Анри де Ренье, Стефаном Малларме.
* * *
*
Не знаю почему, но когда я вернулся в настоящее, мне вспомнились две последние фразы из новеллы Цвейга «Фантастическая ночь»: «Кто однажды обрел самого себя, тот уже ничего на этом свете утратить.не может. И кто однажды понял человека в себе, тот понимает всех людей». Пожалуй, Игорь Скорин принадлежал именно к таким людям.
— Скорин возвратался к концу рабочего дня, — про-
Рядом с кроватью (как я на ней очутился?..) стоял, блудливо щурясь, Фиксатый и говорил всякие циничные пошлости, типа: «Распечатал девчонку и дрыхнешь!», «Коитус, или соитие, состоялось на высоком правительственном уровне...» и так далее. Потом приказал:
— Вставай! Пора отправляться в путь-дорожку. Перекусив на скорую руку, мы с ним отправились в
лес. Свежесть утренней росы, чистый прозрачный воздух, напоенный ароматами хвои и лесных трав, конечно, прибавили мне сил, и я подумал: «Ане прикончить ли Фиксатого прямо здесь?» Но заставил себя сдержаться, решив, что всему свое время. Пусть он раскроет передо мной все свои «козырные карты».
Примерно минут через тридцать мы оказались у непроходимой, как мне показалось, трясины. Но Семен отыскал в кустах мохнатые лапти с длинными плетеными основаниями.
— Влезай в мокроступы, писатель, — сказал он.
Кое-как нацепив лапти на свои солдатские ботинки, я заковылял следом за бодро ступавшим по болотистой жиже Семеном.
— На одном месте долго не топчись, — предупредил он, обернувшись, — а то отправишься прямиком к болотному бесу...
С непривычки ходить по болотам и боясь отстать, я уже через минут двадцать почувствовал себя основательно измотанным. Семен же бодро переставлял ноги — можно было подумать, будто он в своей жизни только и делал, что ходил по топкой тягучей массе, неприятно булькавшей и чмокавшей внизу.
В один из моментов я оступился и плюхнулся прямо лицом в черную, пахнувшую сероводородом грязь. Сам бы я вряд ли поднялся, сил уже не было. Семен бросил веревку и выволок меня на более сухое место.
— Мы уже пришли, писатель, — весело сказал он. — И за одежду не беспокойся. Возле землянки такие ключи бьют — сказка! И постираешься, и помоешься...
Действительно, у лаза в неказистую, наскоро вырытую землянку били из-под камней два ключа. По-моему, вода в них была целебной. Когда я промыл ею свои раны и ссадины на руках, сразу же почувствовал облегчение: и боль отступила, и ссадины стали подживать прямо на глазах.
Пока я отмывался от грязи, Фиксатый, оказывается, как чумной бегал по острову и искан исчезнувшего художника. Но того и след простыл. — Куда он мог подеваться? — недоумевал Семен, разводя руками. — Отсюда нет дорог, везде топь да
трясина. Я для него тут старался, вырыл уютную норку, «мастерскую» подготовил, а он... Никак рехнулся! — решил наконец бандит. — Только самоубийца мог попытаться убежать отсюда. Ну, туда ему и дорога. Свое он выполнил...
Фиксатый пошел в землянку и вынес оттуда скатанные в рулоны картины. Меня будто кто-то встряхнул, заставил опять стать собранным и внимательным.
— Мазилка здесь реставрировал старые холсты, — счел нужным пояснить мне ситуацию Семен. — Несколько картин с его помощью я уже запродал. Остались эти. Можешь взглянуть на них и оценить. Тебе я доверяю! Понял?..
Из трех картин меня привлекла одна, несомненно, принадлежавшая кисти художника-импрессиониста. Холст заполняли большие ровные заливки цвета. Это отличало работу от произведений большинства импрессионистов, предпочитающих творить с помощью более мелкого, дробного мазка с применением разделения цветов. Широким мазком творил Эдуард Мане, но он предпочитал другие сюжеты — из светской жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137