Наконец задняя стенка дверцы была снята, и мы все смогли увидеть груду старинных золотых монет и орденские знаки.
— Это знаки, принадлежащие ордену Святого апостола Андрея Первозванного, — сказал подошедший профессор Полянский, поправляя очки, стекла которых у него отчего-то запотели.
— Так и запишем, — по-ученически склонив голову набок, сказал Стороженко, начиная описывать очередную находку в протоколе.
— Да, это старейший российский орден! — как перед зрительской аудиторией заговорил старый профессор. — Он учрежден Петром Великим предположительно в 1698 году и просуществовал до 1917 года как самая высшая награда Российской Империи. Этим орденом награждались как за военные подвиги, так и за отличия на гражданском поприще. Орден не был разделен на степени и имел следующие знаки: золотой крест, голубую ленту, восьмиконечную звезду и золотую цепь.
Как видите, золотой, покрытый голубой финифтью крест с изображением распятого на нем апостола Андрея наложен на черного двуглавого орла, увенчанного тремя красными коронами. Буквы S.A.P.R., начертанные на концах креста, читаются как Sanctus Andreas Patrnus Russiae, то есть Святой Андрей покровитель России. На обратной стороне изображение развернутой хартии с орденским девизом «За веру и верность». Тот же девиз можно видеть и в розетке восьмиконечной звезды, которую носили на левой стороне груди.
Сам Петр жаловал этим орденом крайне редко и только особо отличившихся соратников. Первым кавалером ордена стал генерал-адмирал Федор Алексеевич Головин 10 марта 1699 года. Следующими кавалерами этого ордена были сам Петр Великий — в мае 1703 года, когда он в звании бомбардир-капитана руководил захватом двух шведских кораблей в устье Невы, — а также Меншиков и будущий Верховный канцлер Головкин...
И вновь я почувствовал себя в шкуре подсудимого Мазурина. И это произошло так естественно, что я этому уже не удивился.
А в зале суда, теребя бородку, продолжал витийствовать адвокат Плевако:
— ...Предприняв геркулесову работу — перечитав
десятки тысяч листов, описывающих десятки лет распущенной жизни, по меньшей мере распущенной юности, и не встретив на пути ни одного светлого лица, светлого факта, обвинитель поддался чувству брезгливости. Подвалы культурного мира, зараженные пороком, куда ему пришлось спуститься, раздражали чувство. Под этим общим впечатлением, под этой общей антипатией к среде, с которой пришлось столкнуться нравственно развитой личности блюстителя закона, в нем притупилась критическая способность, способность анализа отдельных явлений: все лица, все вещи казались грязными, хотя между ними попадалась завлеченная случайно личность из другого мира и другого склада.
Так, в притоне разврата, силою захваченная, честная женщина краснеет от стыда при входе постороннего человека, а он считает этот румянец непорочности за средство обольщения блудницы...
Под этим-то общим негодующим чувством создалось грандиозное обвинение, где на каждом шагу было заметно, как моралист, оскорбленный распущенностью наблюдаемой и изучаемой им среды, оставлял позади спокойного юриста, сравнивающего подлежащие его ведению факты с мерою свободы и запрета, начертанною в законе.
Вторичное рассмотрение здесь, на суде, убедило обвинителя в излишестве его требований: он отступил!..
...Адвокат продолжал отрабатывать свой гонорар, а мои мысли витали далеко от зала судебных заседаний — в Санкт-Петербурге, где удалось раздобыть, пожалуй, самый ценный из трофеев. Достался он мне, скажем прямо, нелегко, потому-то и уступил я его купцу Троицкому гораздо дороже, чем другие ордена, добытые раньше.
За последними представителями графского рода
Чернышевых я следил неусыпно целый месяц. Знал,
что брат и сестра Чернышевы, оставшись без попечения родителей, умерших в одночасье от тифа на своей вотчине на Орловщине, решили распродать движимое
и недвижимое имущество и отбыть на постоянное местожительство в Париж.
Городской дом в северной столице они продали довольно легко и быстро, а вот свое орловское поместье поручили сбыть доверенному лицу — бывшему гусарскому ротмистру Кожеедову, который, разумеется, не преминул их здорово надуть. Дом-то он продал, а вот денежки за него пропил... Ну да Бог ему судья.
Двадцатилетний граф Андрей Васильевич Чернышев, судя по портрету прадеда, был точной его копией. Вот только не унаследовал он от Захара Григорьевича боевого характера. А ведь род Чернышевых всегда был известен на Руси боевыми генералами. Взять хотя бы Григория Петровича Чернышева — генерал-аншефа, прославившегося в битвах против шведов. За мужество и доблесть он был пожалован двумя портретами Петра Великого, украшенными алмазами, званием сенатора, графским титулом и орденом Святого апостола Андрея Первозванного. А третий его по счету сын, Захар Григорьевич! Тот вступил в военную службу тринадцати лет от роду, пользовался благоволением императрицы Елисаветы Петровны, а затем и Екатерины Великой, которая пожалована его званием генерал-аншефа и орденом Святого апостола Андрея Первозванного. Кстати, одно время он даже являлся московским градоначальником и был удостоен за эту службу ордена Святого Владимира первой степени.
Но куда уж графу Андрею до его славных предков! Ему бы сытно поесть да сладко поспать. Вот младшая сестрица его Вера — боевая барышня. В свои пятнадцать лет и на коне скачет, и из пистолета не промахнется. Огонь девка! Да только вряд ли ей удастся стать второй кавалер-девицей, такой же бедовой, какой была Надежда Дурова...
Нет, нет и нет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137