Теперь бы нужен и Пеэтер, он бы одновременно крепил резец с другой стороны, завинчивая гайки длинным трубчатым ключом. Но его еще нет на месте. «Опоздает, наверно,— говорит Реэт Аэр.— Дай ключ, я сама закреплю!» И она, не теряя времени, принимается за работу, обдумывая, что сказать мастеру Канне- пу, если тот заметит, что Пеэтера Тиху все еще нет на работе. За первые пять минут опоздания полагается пять копеек штрафа, за последующие пять минут — двенадцать копеек, а за четверть часа приходится отдавать весь дневной заработок. «Скоро он рискует недельной платой»,— высчитывает Реэт Аэр, но Пеэтера Тиху все еще нет на месте.
...А может быть, у жандармерии была договоренность с заводоуправлением насчет его ареста и мастер Каннеп уже с утра приведет другого рабочего...
«Пух и прах! Что же это значит?» — спрашивает Реэт Аэр.
...Нет, Реэт Аэр, девушка из Кихну, тоже не предаст его, но все же безопаснее попасть сейчас к Косаревым. У рабочих с Ланге его могут скорее схватить. А добрая Маша Косарева прошла уже не одно испытание.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Вечером, едва стемнело, Пеэтер выбрался из сена, отряхнулся, оправил одежду и прокрался с конюшенного чердака вниз, во двор. Прикинувшись пьяным — ведь пьяного не только бог бережет, но и жандармам человек, наклюкавшийся казенной водочки, кажется менее подозрительным,— Пеэтер дошел, пошатываясь и надвинув на глаза шапку, до Раплаской улицы и вскочил в первую же проезжавшую мимо свободную пролетку.
— Угол Корабельной и Секстанской!— крикнул он, кряхтя и пьяно напевая.
— Деньги есть?— спросил извозчик.
— «Деньги все колеса крутят...»— пропел Пеэтер начало кабацкой песни, и пролетка тронулась.
На углу Корабельной и Секстанской Пеэтер щедро расплатился с извозчиком и, продолжая играть роль заправского пьяницы, поднялся по лестнице наверх и постучался в дверь Косаревых.
Открыла сама Маша Косарева. Они с Клавдией только что вернулись с работы, лица их были утомлены продолжительным трудом, одежда покрыта клочьями хлопка. Узнав Пеэтера, они сразу оживились.
— Ищу убежища,— коротко сказал Пеэтер, прикрывая за собой дверь.
— Погоня?— спросила тревожно Клавдия.
— Едва ли...— И Пеэтер, перемежая русскую и эстонскую речь, рассказал им свою историю.
Даже двенадцатилетняя Зоя за перегородкой отложила свои школьные занятия, подсела к ним и внимательно слушала — она знала эстонский язык лучше Клавдии и Маши.
— А дворник не видел, как вы сюда пришли?— спросила Маша Косарева.
Нет, к счастью, на тротуаре и на лестницах Пеэтер не встретил ни души.
Время было тревожное, ночью жандармерия орудовала по всему городу. И на Ситси было арестовано шесть человек, из которых Пеэтер знал троих. На других фабриках, по слухам, число арестованных было еще больше.
— На каторге людей держат впроголодь, все они гибнут тысячами, вот и нужны новые на их место,— сказала Маша Косарева, и слезы навернулись на ее глаза.
— Что с отцом? Жив?— спросил Пеэтер у Клавдии.
— Месяц назад был жив, но тяжело болел, а как теперь, не знаем,— проговорила Клавдия, кусая губы, чтобы не разрыдаться.
Ее круглое лицо, обрамленное темными косами, уложенными вокруг головы, было бледно, под глазами темнели синяки. И все же, несмотря на хрупкость, в ней чувствовалась какая-то юная, стойкая и напористая сила; ее движения были решительны, и рядом с немного сутулившимся Пеэтером ее стройность и гордая осанка бросались в глаза.
— Ну, как ваш друг Карл Ратае? Тоже ведь в тюрьме... Он прислал мне со знакомым записку,— сказала, покраснев, Клавдия.
— Вот как,— обрадовался Пеэтер,— все-таки удалось прислать!
— Пишет, что частенько попадает в карцер. Только две передачи приняли для него. Но он молод, здоров, он выдержит!— живо сказала Клавдия.
В комнате наступила тишина. Наконец Маша сказала:
— Благодарите судьбу, что спаслись!— Материнская улыбка скользнула по ее морщинистому, измученному лицу. Нет, она и в самом деле ничего не имеет против того, чтобы Пеэтер остался у них ночевать, если, конечно, он сам решится на это.
Но Пеэтер уже решился. Он был голоден, он устал, хотел спать, ужасно хотел спать: днем, лежа в сене, он прислушивался к каждому шороху и ни на минуту не сомкнул глаз...
Эту ночь он спал богатырским сном сааремааского Тылля и проснулся поздно в залитой солнцем комнате. Оглядевшись, он нашел на стуле записку, написанную карандашом крупными буквами:
«Я пошла в школу. Тетя и Клавдия на работе. Не выходите на улицу. Кушанье в печке. К трем часам приду домой. Зоя».
В сердце Пеэтера поднялось настолько глубокое чувство благодарности к этим простым, прекрасным, так много выстрадавшим людям, что у него невольно увлажнились глаза.
Было девять часов утра, к трем придет Зоя.
Он поступил так, как наказывала девочка,— остался дома. Взяв с комода книгу, он снова улегся. Отдыхать так отдыхать. Кто знает, какие дни предстоят еще ему?
Это было «Воскресение» Льва Толстого на русском языке. Наверно, Клавдия читала ее, потому что в книгу вложен белый листок бумаги с какими-то карандашными заметками.
В прошлом году «Воскресение» выпустили и по-эстонски; Пеэтер тогда же купил роман в книжном магазине, где Лонни работала продавщицей, и одним махом прочел его.
Князей, графов, губернаторов и генералов в этой книге называли их настоящими именами; в большинстве это были отталкивающие, гнусные паразиты, сосавшие кровь из простого народа, мнившие себя великими и важными людьми. Народ в «Воскресении» не был предметом дворянских восторгов и восхищения. Это были люди как люди, которым свойственны и пороки, и добродетели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135