Оказывается, собиратель старины забыл калоши в сенях, а главное, он сказал, не подобало из-за пустяков ссориться со здешними крестьянами, которым он пришел передать привет от имени ревельского комитета социал-демократической партии.
Мужики молчали, Матис и Каарли покашливали, но никто не вымолвил и слова.
Артур Тикк, на сей раз уже в пальто и калошах, снова сел на стул, стал, улыбаясь, перебирать бумаги, вынутые из нагрудного кармана, и сказал:
— Угощу вас всем, что у меня есть, хоть вы и не хотите спеть мне даже пустяковой песенки. Вот, смотрите, с чем расхаживает человек, подобный мне!— Он разложил на столе несколько карикатур, изображавших царя. На одной из них Николай II был нарисован сидящим на ночном горшке, с короной на голове и огромным животом, опоясанным широким кушаком. На поясе надпись крупными русскими буквами: «Манифест». А на складках живота нарисовано много кругов со словами: «Свобода печати, свобода слова, свобода собраний». Подписи под карикатурами были напечатаны на эстонском и русском языках: «У царя запор, без касторки реформы не выходят».
Кусти громко захохотал, но Михкель наступил ему своим тяжелым сапогом на ногу и заметил:
— У студентов, видно, большие права, если они не боятся промышлять такими картинками. Мы не решились бы и при себе держать такие картинки. Сразу городовой нагрянет.
— Не бойтесь риска. Показывайте не каждому, а только подходящим людям! Такие картинки имеют громадный успех. И мужикам надо знать, что творится на свете,— поучал гость.
— Эти картины вы сами сделали?— спросил Матис, садясь на кровати и натягивая на плечи овчинный полушубок.
— Это нарисовано художником, а я фотограф,— сказал гость.
— А вы ведь давеча сказали, что собираете песни и сказки?— допытывался Матис.
— Ну, конечно, и это тоже! Песни записываю, а поющего снимаю на пластинку, которую в городе прилагают к песням. Было бы хорошо, если бы и вас можно было сфотографировать — ну, если не всех, то по крайней мере главного певца — Каарли Тиху. Не правда ли?
При этих словах у Каарли мурашки забегали по спине. Он не видел картин, о которых тут говорили, но понимал, что происходит что-то очень диковинное. И чтобы теперь его, Каарли, заснять на карточку — нет, ни за какие деньги! Десятки мыслей пронеслись в голове Каарли. Одно было ясно: нужно скрывать от этого чужака не только свои мысли, но и настроение товарищей. И тут слепой вовремя вспомнил свои верноподданнические, на мотив церковных хоралов, песни, сочиненные по требованию Гиргенсона, а паче по настоянию Рити.
— Карточку пусть господин не делает, этого я не позволю, но если разговор пошел о царе, то я тоже сочинил о нем одну песню. Может быть, господин запишет?
— Очень хорошо, очень хорошо,— сказал собиратель песен, считая слепого старика простаком.— Давайте послушаю.
— Песня поется на мотив «Божья благодать души»:
Николай у нас царем, Каждый молится о нем. Велика его держава, Велика царева слава! Честным радость он приносит, Головы злодей не сносит. Шапку пред царем долой! Государю славу пой!
Собиратель песен почесал затылок и не выдавил из себя ничего, кроме: «Так-так!»
А Кусти выпалил наобум:
О, дай мне тысячу рублей, Язык завертится живей.
Атмосфера в горнице хибарки Ревала была настолько накалена, что никто не заметил, как в калитку вошли люди. Лишь тогда, когда топот ног послышался на пороге, все повернули головы к дверям. В дверях показалась хозяйка Вийя, волостной писарь Антон Саар, волостной старшина Яан Пууман и кокиский Длинный Биллем. Старшина и Биллем вошли в комнату. Саар, заглянув в комнату, почему-то вернулся на кухню, а вскоре Вийя позвала туда же и Матиса. Тот, как был в овчинном полушубке без рукавов и в кальсонах из домотканой мешковины, спустил ноги с кровати и, осторожно ступая, перебрался через порог. Волостной писарь закрыл за ним дверь.
Не обращая особого внимания на собирателя песен, которого он уже видел в волостном правлении, старшина сообщил самую свежую местную новость. Из города пришло известие, что послезавтра сюда, в Каугатома, прибудет сам уездный начальник. Он намерен произнести речь с целью умиротворения народа, и к двенадцати часам все должны собраться у волостного правления.
В кухне, устланной плитняком, разговор велся на шепоте.
— Кем он назвался?— спросил волостной писарь.— Все еще собирает старинные песни или перекинулся на другую специальность?
Некоторое время Матис глядел прямо в честные, открытые глаза собеседника.
— Душегуб, провокатор этот хлюст, больше никто,— сказал волостной писарь, с которым Матис был на короткой ноге уже месяца полтора.— Дня три или четыре назад пришел он ко мне, объявился социал-демократом, посланным из города для связи с нашим комитетом. Он сразу показался мне подозрительным. А теперь посмотри,— писарь вынул письмо, на конверте которого было выведено по-русски: «Его высокоблагородию, господину начальнику жандармского управления, полковнику Тихоновичу». Затем Саар вкратце перевел на эстонский язык письмо, написанное старательно выведенными буквами:
«Довожу до сведения Вашего высокоблагородия, что прибыл в Каугатома и приступил к работе. Уже в ближайшее время надеюсь узнать здесь все нужное, к чему имеет интерес Ваше высокоблагородие, и представить список соответствующих лиц Вашему высокоблагородию. Ваш покорнейший слуга Артур Тикк, агент № 37».
Другое письмо, на эстонском языке, было адресовано некой таллинской барышне Эльфриде Блибернихт, на улицу Вееренни. В письме среди всяческой пустой болтовни было между прочим написано, что крестьянское население Каугатома довольно-таки глупое и простоватое и его можно легко одурачить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135