— С ними ведь много не поговоришь — там щепки так и летят, токмари так и бухают по бревнам, гляди, чтобы под ноги не попал. Они, если и выберут минутку для обеда, болтают все свою сааремааскую брехню, так что даже повторить неудобно...
— Мы здесь мужчины, с глазу на глаз, чем грубее, тем смачнее,— навострил уши Тикк.
— Скажем, например, поют такую песню.
В Петербурге — вот потеха! — Царь в б... к девицам ехал...
Песня и в самом деле уже с первых строк была такова, что ее не годилось передавать черным по белому. Однако о социализме, против которого обязана была бороться жандармерия, в этой песне не было и словечка, а относительно всякого другого вздора агенты не получали указаний. И господин Тикк счел ниже своего достоинства заниматься такой песней. Подобно даме сомнительного поведения, Тикк считал своим долгом при всех обстоятельствах высоко нести чувство собственного достоинства. Он не преминул показать даже Тийту Раутсику, сколь неизмеримо выше его особа в сравнении с Тийтом.
— А листовки ты где-нибудь видел?— спросил он, покашливая и закидывая лоснящуюся от помады голову.— В доме Пеэтсона квартируют рабочие Ситси, Ланге, да и из других мест. Не попадалось ли тебе на глаза что-нибудь подозрительное?
Тийт и в самом деле нашел однажды утром на стене дома какой-то подозрительный листок, но, опасаясь неприятностей, он мигом сжег его. Однако теперь, переминаясь с ноги на ногу перед господином Тикком, он попросту забыл об этом. И случилось так, что Тийт Раутсик рассказывал Тикку только то, что тот и сам уже знал, или пустяки, какой-то вздор, а обо всем, что могло интересовать жандармского агента, он позабыл сказать. Тийт хотел быть старательным и выложить все, что от него требовалось, однако ничего не смог вспомнить, словно его мозги промыли упругой струей из шланга. И как ни выпытывал Тикк, у Тийта, несмотря на все старания, не оказалось ничего стоящего для передачи.
Наконец он надоел Тикку.
— Слишком мало материала вы мне принесли! У агента глаза должны быть спереди и сзади, все нужно примечать, все запомнить: что говорят в публичных и присутственных местах, в кабаках, в рабочих кварталах, даже на рынках! Заметишь что-нибудь подозрительное, сразу выясни: кто, где, как, когда, почему, с кем знается? Конечно, это дело требует умения, служба агента — искусство, оно не всякому по плечу, но, если власти уж оказали тебе доверие, делай все, что в твоих силах, чтобы как следует выполнять твои высокие, благородные обязанности перед отечеством и самим государем. Царь лично интересуется нашей жандармской службой, он — наш отец и начальник, повелитель и наставник. Само собой разумеется, нельзя и требовать, чтобы подобный тебе простой мужичок сразу все это постиг! Но все же и ты, Тийт Раутсик, не смеешь ковылять по городу, как вислоухая такса. И тебе придется прилежно высматривать, выслеживать и прислушиваться, где что происходит. В кабак ходишь?
Такое множество высокопарных, грозных и поучительных слов совсем одурманило голову Тийта Раутсика — в ней и без того жужжал маленький сверчок,— и он не сразу сообразил, что ответить на вопрос господина Тикка. Может быть, агент относится неодобрительно к его маленьким участившимся выпивкам?..
— Случается разок-другой, этак... по сотке...— осторожно ответил Тийт.
— Так, так!— Тикк опять перешел на насмешливый тон.— По сотке, говоришь?.. Неделю назад в Вельтмановском кабаке, на Рапласком шоссе, ты накачался как следует...
«Знают, черти!— промелькнуло в голове Тийта.— Святая сила Христова, значит, верно говорят в народе, будто они и к шпионам ищеек приставляют следить, чтобы все эти мелкие чины огромного войска шпиков не распускались».
— В кабаки ходить не запрещено, наоборот, кабак нам непременно приходится посещать. Еще в старину римляне говорили: 1П У1по уеп1а§, что означает, на простом языке, истина в вине! Вино очень помогает нам, все эти подстрекатели и бунтовщики на трезвую голову стали очень осторожны. Ну, а если раскошелишься на сороковку или полуштоф и сам не пьешь, а только так, для виду, пригубишь, то можешь услышать кое-что из уст пьющих. Понял?
— Конечно, понял, господин, да ведь у меня в кармане бумажки не шелестят, не на что и самому пробовать, не то чтобы другим выставлять.
— А все-таки иногда выпиваешь, вот и сегодня ты немножко навеселе.
«Ну и глаза у сатаны, хоть и глядит сквозь очки»,— подумал Тийт Раутсик и сказал извиняющимся тоном:
— Только сотку.
— Так получай уж тогда от казны на пару штофов для угощения «зятька» и его дружков, только смотри, чтобы к следующему разу что-нибудь и запомнил!— И он сунул Тийту трехрублевую бумажку.
«Вот так история!— думал Тийт, неловко расписываясь в получении денег.— Пеэтер-то непьющий. Как же я его напою?» И он поведал о своих сомнениях Тикку.
— Выпытай у дочери, что она знает о Пеэтере. Разузнай, может, сааремаасцы, с которыми он работает, знают, какие у него планы. Ну, и жители дома, в котором он живет, что они говорят о нем. Хромой деревенский мальчуган, работающий у Ланге, поселился у него, может, он о чем проговорится. Одним словом, наблюдай, выковыривай отовсюду все, что может пригодиться.
— Видно, господин уже и сейчас все сами лучше знают... Я ведь... убогий калека... да и не привык...
В соседней комнате снова послышалось женское пение:
Кларисса, Кларисса, Красотка моя!
— Ну, не беда, учение — мать умения!— Тикк коротко кашлянул.— Гм, а как дочка поживает? Она у тебя довольно смазливая девочка! Когда-нибудь зайду, познакомлюсь, может, еще и поухаживаем!
— У господина, я слышу, и так уже есть женщина,— сказал Тийт, не сумев скрыть своей неприязни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135