Тийт Раутсик вскочил, словно ужаленный, и замер, глядя мутным и испуганным взглядом на его высокородие.
— Лонни... Лонни ведь ничего не сделала!— прошептал он, и его глаза наполнились слезами.
— Убийца Александра Второго тоже ничего не сделал до тех пор, пока не бросил бомбу в царя. Наша обязанность быть на страже, предупреждать всяческие преступления и покушения.
— Моя Лонни... моя Лонни — доброе дитя. Моя Лонни... даже во сне она не видела таких страшных дел! — И Тийт Раутсик прижал рукав пальто к глазам, чтобы хоть немного задержать хлынувшие слезы.
— К счастью, твоя дочка еще не зашла так далеко, чтобы нам ее уже сейчас заковать в кандалы. Но мы предупреждаем тебя, чтобы ты был осмотрительнее! Ты слишком мало знаешь о человеке, которому намереваешься отдать в жены свою дочку. У Пеэтера Тиху плохие друзья. И, как говорит пословица: каковы твои друзья, таков и ты сам. А ты еще стоишь за этого Тиху!
Тийт Раутсик старался совладать с волнением. Несмотря на долгие годы невзгод, несмотря на безобразный горб, Тийт не был особенно слезлив, но уж если слезы прорывались у него, остановить их было трудно. Сохрани, господь! Лонни, его единственная доченька, его родное дитятко, под угрозой ареста! Рассудком Тийт давно был против Пеэтера, но глупое отцовское сердце полагало, что Лонни всерьез любит Пеэтера и будет счастлива с ним... Вот тебе и счастье! Вот так бывает, когда человек доверяется сердцу и не слушает голоса разума.
— Что ж думают их высокородия... Что я должен сделать?— сказал он, вытирая рукавом лицо и бороду.
— Тебе придется делами доказать, что ты не фальшивый, не мятежный человек, что ты сделаешь в аккурат то, что от тебя требуют. Нам нужны разные сведения о тех или других подозрительных лицах, ну, скажем, хотя бы о том же Пеэтере Тиху, и мы рассчитываем на твою помощь.
«Помощь... Хотят шпиком сделать?» — мелькнула мысль в голове Тийта Раутсика, и он инстинктивно отпрянул от стола. Но это движение не ускользнуло от наметанного глаза жандармов.
— Понял? Или наше предложение тебе не по нраву? — грозно спросил его высокородие.— Предупреждаю: если ты не сделаешь того, что требуют от тебя, мы вынуждены будем в интересах государственной безопасности потревожить твою дочь!
Около полуночи, когда Тийт Раутсик получил наконец у дежурного жандарма свой паспорт и вышел на улицу, все плыло у него перед глазами. Комната номер 13... Комната номер 21... Должен ли он радоваться, что спас от беды Лонни, или печалиться, что, кроме дворницкого и сапожного ремесла, взвалил себе на шею еще и ремесло шпика? Доставлять сведения агенту разведки... Каждый четверг он должен будет приносить сведения, но не сюда, а на улицу Лиивакюнка, высокочтимому, который допрашивал его сегодня и был переводчиком их высокородия. Как же его фамилия? Что-то вроде карандаша или палки... Ах, да,
Тикк! 1 Но пусть его зовут как угодно, Тийту Раутсику это не поможет... Профессионального шпика они из него, конечно, не могут сделать, хотя бы уже из-за горба, он легко бросается каждому в глаза. Разве перевелись здоровые люди, что уже калек заставляют вынюхивать и выслеживать? Он и прежде слышал, что от дворников часто выпытывают сведения о жильцах, что обязанности дворника в государстве, где никто не знает, кто кого выслеживает, нередко совмещаются с ремеслом шпика.
На первое время ему не определили постоянного жалованья, а обещали заплатить по количеству и важности доставленных сведений. А уж какие сведения важные и какие менее важные — это положено решать самим начальникам, а начальники, как известно, ведут свой род еще от Ирода...
И Тийт Раутсик остановился вдруг посреди улицы, вспомнив библейскую историю о тридцати сребрениках, полученных Иудой за Христа.
— Поберегись!— послышался крик извозчика.
Тийт Раутсик, который застыл было, как лунатик, на
месте, едва успел шарахнуться из-под ног лошади.
— Смотри, каков старик, до того накачал в кабаке свой горб, что и лошади не видит!— долго еще ругался извозчик.
«Иуда предал сына божьего, а я помогаю слугам царя бороться против богоотступников,— старался утешить себя Тийт.— А главное — Лонни! Не могу ведь я дать посадить в тюрьму Лонни! А если они только пугали меня? У Лонни на душе нет ведь никакого греха или умысла против правительства, уж настолько-то я знаю свое кровное дитя! И Пеэтер...» Он ничего худого не знает о Пеэтере, кроме этого прискорбного равнодушия к вере. Как же он теперь станет шпионить за Пеэтером?
Но он уже дал подписку, и теперь поздно жалеть. Начни распускать нюни здесь, на улице, снова угодишь под ноги извозчичьей лошади! «Накачал в кабаке свой горб...» Тийт Раутсик берег каждую копейку, во всю свою жизнь он всего несколько раз позволил себе сходить в кабак, но в эту минуту он почувствовал непреодолимое желание заглянуть туда. И, поблуждав по ночным, освещенным фонарями улицам, ноги сами собой повели Тийта в кабак старого Вельмана «Нечаянная радость», на Раплаское шоссе, на вывеске которого в тусклом свете фонаря красовался бодрый призыв: «Заходи!» Были до него и другие, последовавшие этому зову, теперь пришел на порог кабака дворник дома Пеэтсона, до сих пор не бравший в рот водки. Изнутри кабака неслись громкий галдеж и песни, и когда Тийт переступил порог, все еще сжимая под мышкой завернутые в «Ристирахва пюхапяэвалехт» старые туфли Иды Лаксберг, Роберт Кукк как раз успел наладить испорченную клавишу своей гармоники и с жаром заиграл «Еврейскую скорбь».
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
С тех пор как Тийта Раутсика заставили помогать жандармскому агенту, он уже не мог обходиться без водки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135