Человек рожден для того, чтобы жить, никто не смеет да и не хочет кончать жизнь добровольно. А для того, чтобы жить, для того, чтобы добывать хлеб и одежду, нужно работать. Это счастье, если удавалось устроиться где-нибудь на более чистой и хорошей работе, а кому не случалось такого счастья, тоже должен был как-нибудь жить, и он принужден был привыкать к Ситси.
Из страха получить расчет удерживались от ропота, от жалоб на старые станки и пыль, выслушивая ругань мастера, проглатывали готовые сорваться с языка слова. Подавляя чувство стыдливости, мирились и с тем, что по окончании смены наглец дежурный у фабричных ворот обыскивал работниц, запуская пальцы за лиф. Но, несмотря на то, что люди изо дня в день привыкали работать по двенадцати часов кряду, и в дневную и в ночную смену, не было ни одного рабочего, который бы так привык к фабрике, как сам главный директор. Даже у тех рабочих, которых мастера и администрация фабрики ставили в пример другим, даже у тех, кто тужился изо всех сил и добивался довольно сносного дневного заработка, даже у тех, кого не подозревали шпики и кто не упоминался в их тайных донесениях,— да, даже у тех инстинктивно, в подсознании, подымалось какое-то смутное чувство протеста. Никто не мог до конца свыкнуться с изнурительной отупляющей работой на фабрике; если смирялся дух, то обессиливалась плоть, если привыкала плоть — возмущался дух.
У Юули Теэару дух смирился, а плоть не выдержала испытаний. Годы непосильного труда изнурили ее, лицо покрылось болезненной бледностью, под глазами легла синева усталости, и месяца два назад она заболела воспалением легких. Во время болезни ее осмотрел фабричный врач, осмотрел ее и после болезни — выдал удостоверение, что ночная работа вредна ей. Юули отдала удостоверение мастеру, и тот в самом деле назначил ее в дневную смену, но, к несчастью, свободное место нашлось именно в ватерном цехе. Вскоре мастер позабыл и то, что Теэару запрещена ночная работа, и время от времени ей и по ночам приходилось заменять кого-нибудь из отсутствующих рабочих. Мотальные станки в Ситси размещались на третьем этаже, а ткацкие внизу, в залах первого этажа. Полные шпульки приходилось в ящиках тащить на нижний этаж, а отсюда ящики с пустыми шпульками на спинах работниц возвращались наверх, в шпулечное помещение. В недавние времена фабричное управление собиралось было механизировать подачу шпулек, но так как это требовало некоторых расходов за счет прибылей, то администрация решила остаться при прежней системе, к тому же мускульная энергия работниц обходилась здесь, как и во всех других цехах, дешевле, чем пар, получаемый с помощью каменного угля. Рабочие называли эту переноску по каменным лестницам тяжелых ящиков со шпульками «египетской казнью», но вряд ли фараоны в те древние времена умели выжимать из своих рабов — строителей пирамид так много, как умудрялись это делать мастера на Ситси. Вот и вышло так, что молодой, освобожденной врачом от ночной смены работнице пришлось таскать тяжелые ящики со шпульками. Слабая, изнуренная девушка постоянно обливалась потом, сквозняк прохватил ее на лестничных про
летах, и она снова заболела воспалением легких. На этот раз она не решилась больше ни обратиться к врачу, ни оставить работу.
Так и умерла однажды вечером Юули Теэару, выбившись из сил и едва переступив порог своей комнаты.
На следующее утро явился врач и выдал свидетельство о смерти, то есть разрешение похоронить человека. Внезапная смерть еще не старого, трудоспособного рабочего всегда казалась подозрительной властям. Нет ли здесь связи со злостным саботажем или с подрывной деятельностью социал-демократической рабочей партии? Когда убивали человека в застенках охранки, об этом и собаки не брехали, но стоило человеку кончить жизнь самоубийством — и власти сразу настораживались.
Труп молодой работницы был тщательно осмотрен врачом, но на сей раз не нашлось ничего подозрительного — смерть последовала от малокровия, истощения и закупорки сердечных клапанов. Просто Юули Теэару не смогла привыкнуть. Матери выдали свидетельство о том, что Юули Теэару, дочь Анн, умерла естественной законной смертью и посему со стороны властей и церкви нет никаких препятствий к захоронению ее на кладбище, а не за кладбищенской оградой, где зарывали самоубийц. Итак, формально все было в порядке, и одна из многих женщин, топтавшихся по утрам за фабричными воротами, получила, вместо умершей, работу.
Что и говорить, года два назад, когда сословная лестница держалась еще довольно прочно и двуглавый орел с неотвратимым милосердием осенял своими крыльями народ, смерть Юули Теэару имела бы значение не больше, чем падение поблекшего листа с дерева в реку,— ее похоронили бы так же тихо, как тихо прошла вся ее жизнь. А теперь, когда одно крыло у державного орла было подстрелено, когда империя, пройдя через многие унижения, неизбежные при военном разгроме, лишилась еще и половины острова Сахалин, похороны простой бедной работницы превратились в такое событие, которого не сумели предвидеть ни мастера с Ситси, ни склонный к ожирению и занимающийся по утрам гимнастикой директор фабрики. Если бы Юули Теэару при жизни принимала какое-нибудь участие в рабочем движении, распространяла бы листовки или была бы как-нибудь иначе замешана в политику, если бы ее, наконец, сразила случайная солдатская пуля — тогда жандармерия заранее подготовилась бы и приняла все запретительные меры, все меры предосторожности при
похоронах Юули Теэару; теперь же охранка попала впросак и поумнела только задним числом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135