«Макаки», как примера ради сам царь назвал в начале войны японцев, заставили отступить царские войска в сражениях под Порт-Артуром, Ляояном и Мукденом, а храбрые генералы Стессель, Куропаткин, Линевич и другие подобные им нуждались в срочных боевых подкреплениях. Царь лично выезжал в Белгород, Тулу, Полтаву и Москву напутствовать уходящие войска. Попы вагонами слали на фронт кресты и иконы. Казачьи, церковные, мужские, женские и детские хоры, поощряемые старательными дирижерами, кстати и некстати — только бы регенту засвидетельствовать свое верноподданничество — голосили «Боже, царя храни». Будьте покойны, все это в конце концов должно подействовать, и японцам свернут- таки шею!
— Да здравствует государь император! Смерть какакам!— закричал какой-то низенький пухлый господин на краю тротуара, привстав на носки и махая рекрутам шляпой.
Но его патриотический порыв остался гласом вопиющего в пустыне. Многие уставились на него злым взглядом, и сааремаасцы услышали, как кто-то в толпе иронически заметил:
— Ишь петух, распелся!
А другой добавил:
— Трудное ли дело в теплой квартирке за мамашиной спиной макак убивать?! А коли ружье в руки дадут, задаст он стрекача, да так, что пятки засверкают!
— Ружье! Да разве такой барин ружье в руки возьмет? Хватит и того, что он животик надрывает — «ура» кричит. Ружья для наших с тобой спин придуманы — для рабочих людей!..
Пухлый господин, собиравшийся с духом, чтобы снова проорать здравицу царю, мягко опустился с носков на пятки и потихоньку исчез.
Война с Японией тянулась уже больше года. Скорой победы, которую обещали в начале войны, не было и в помине, зато оттуда, с другого конца света, прибывали нескончаемые списки павших в «вечной славе» на поле брани «за веру, царя и отечество», оттуда же, из Маньчжурии, возвращалось на родину все больше и больше инвалидов войны.
Трое сааремаасцев пристально смотрели на марширующих. Ведь из Каугатома уже несколько раз брали рекрутов и запасных, последнюю партию увели с неделю назад.
— Кусти, гляди, Кусти!— воскликнул вдруг Йоосеп, заметив в колонне новобранцев круглое лицо лайакивиского Кусти.
— Кусти, черт, ну да! — подтвердил и Лаэс так громко, что, несмотря на рев труб и грохот барабанов, его голос достиг ушей самого Кусти и заставил того взглянуть на тротуар.
— Ого, Биллем, Лаэс, Йоосеп! А мой парень тоже сюда приехал?— спросил сорокатрехлетний воин, отец восьмерых детей, о своем старшем сыне, шестнадцатилетнем Эеду, который должен был в нынешнем году вместо отца размахивать в Таллине плотницким топором.
— Сегодня приехал, но остался с Виллемом из Лауласмаа в компании ватласких мужиков,— воскликнул Лаэс.— Мы ведь не знали, что сегодня увидим тебя еще здесь!
Известие о сыне невольно притормозило шаг Кусти. Но задние ряды шагали вперед, и так как Кусти не мог торчать у других под ногами, пришлось и ему двинуться с места.
Так и пришлось Длинному Виллему при двух мешках провизии и ящике с инструментами повернуть обратно и вышагивать рядом с Кусти, да и Лаэсу с Йоосепом не хотелось потерять вдруг из виду своего земляка.
— А кийратсиский Каарель, салундиский Михкель и абулаский Яан тоже здесь? Вас ведь вместе забрили? — спросил Биллем.
— Укатили уже в Маньчжурию. Меня понос пробрал, вот и оставили до следующей партии.
— Разве нет никакой надежды на освобождение? — молвил Биллем.
— Освобождение! Что волку в пасть попадет, то и живота его не минет!— сказал Кусти, до боли в затылке поворачивая голову назад; деревенским с громоздкими меж нами трудно было протиснуться сквозь густую толпу, и они поневоле отставали от Кусти.
— Прекратить разговор!— прикрикнул по-русски унтер-офицер, сопровождавший рекрутов.
Кусти, держась строя, попытался еще разочек оглянуться, но так как он был низкорослый, то не видел уже больше своих земляков, а скоро и они потеряли из виду удалявшегося Кусти. Казалось, конца не будет рядам, идущим на войну. Они как река, где течение создают — вместо воды — живые люди, волна за волной, ряд за рядом.
Безмолвно, неподвижно, с вздрагивающими изредка мускулами лица смотрел Биллем на проходящие ряды. Сущей безделицы не хватило, чтобы и он сам оказался в этих рядах, рядышком с Кусти. Разве Кусти не кормилец семьи? Как еще велика должна быть эта семья? А уж коли попал под гнев помещиков и начальников, так и то не поможет, что ты кормилец семьи и единственный у матери сын. Марис, жена Кусти, правда, ходила на мызу, молила барона, чтоб господин барон замолвил перед военной комиссией словечко за отца восьмерых детей,— да разве барина тронут слезы жены батрака?
— Неужели Кусти сам за себя уже говорить не может? Он ведь мужик горластый!— злорадно молвил барон и показал Марис на дверь.
И разве Кусти с его острым языком был последний, кого забрили? Вооружение стоит больших денег, генералы и начальники — титулованные и прочие казнокрады — набивают свои карманы на сделках по купле и продаже оружия; неудивительно, что на фронте не хватает боеприпасов. Верховая лошадь обходится казне в какую-то сотню рублей (жеребец дороже, мерин дешевле), только солдат достается государству бесплатно. Убить на тысячу или даже на сто тысяч больше или меньше — что это значит при многомиллионном населении большого Российского государства?!
Когда бравурные звуки оркестра доносились уже совсем издалека, последний неполный ряд смешался с толпой следовавших за ними детей и женщин, утиравших слезы, как на похоронной процессии. Движение толпы по тротуарам возобновилось, и трое сааремаасцев тоже тронулись в прежнем направлении, к месту ночлега.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135