На этот раз он уснул мертвецким сном.
Сандеру нетрудно было повернуть штурвал на новый курс, но, чтобы поставить паруса по ветру, отдать все эти фалы, стропы и шкоты и снова закрепить их, потребовались большие усилия вахтенных матросов. Их руки с детства привычны к корабельным узлам, и вот уже один матрос, Аугуст, сын ватлаского школьного учителя Пийгарда, снова стоит впередсмотрящим, а второй, саадуский Юлиус, держится поближе к штурману, готовый выполнить каждое его приказание. Впереди не было ничего, кроме ночного, черного, вздымающегося и уходящего вниз океана, лишь изредка луна, вырвавшись из-за туч, накидывала на
него свое сверкающее покрывало. Штурман, старый Танель, остановился было, прислонившись к мачте, потом зашагал по палубе от борта к борту.
...Да-да, вот такова она, жизнь штурмана. Скажет капитан: «Новый курс!» — а ты повторишь: «Новый курс!» Скажет капитан: «Ставангер!» — а ты повторишь: «Ставангер!» Он, Танель , достаточно избороздил моря обоих полушарий, у него достаточно стажа и опыта за плечами, чтобы самому быть капитаном. Да он и не какой-нибудь неуч, в свое время Танель сдавал экзамены только на круглые пятерки. В морском счислении, определяя местонахождение корабля, он пока никому не уступал, и верно от былого пристрастия к астрономии, и сейчас знает про небо и звезды больше, чем требуется для определения долготы и широты, для пеленгации по солнцу.
Но одним лишь знанием того, что ближняя неподвижная звезда Альфа Центавра находится на расстоянии четырех с половиной световых лет от нас, многого не сделаешь: судьба человека определяется здесь же, на Земле — планете, вращающейся вокруг Солнца. Здесь ты родился, здесь и умрешь — на суше ли, на море,— здесь же ты переживаешь свою любовь и проделываешь все нехитрые шутки своей короткой жизни. От сознания, что эта обитель твоей мирской суеты — место невеселых житейских забав — окружена холодной пустотой с 273-градусным морозом, где ближайшие соседи разделены миллионами или миллиардами верст, становится даже немного жутковато на сердце. Да, становится жутко, и вместе с тем мысли и заботы превозмогают волнующийся в ночном сумраке океан, мчатся сквозь скалистую Норвегию, через лесистую и холмистую Швецию, над Балтийским морем — в маленький, выкрашенный в красный цвет деревянный домик на холме, покрытом береговым гравием и редкими соснами-ветровками.
Спят — конечно, спят — Пауль и Хенно в одной кровати, девочки-близнецы Хилья и Айно — в другой, малыш Биллю, наверно, под боком у матери — очень уж он любит там спать.
Спите, спите, дети. Спи и ты, жена, мало ли у тебя трудов и забот с этими пятью, особенно теперь, когда ожидается шестой. Пока ваши ночи еще спокойны, а дни солнечны, вы еще не знаете пока, что в межпланетном пространстве царит 273-градусный мороз, а здесь, на Земле, тоже становится подчас жутко от сознания, что сердца у окружающих тебя людей бывают холоднее льда. Трудно ему,
штурману-бедняку, у которого нет денег, чтобы вложить значительный пай в корабль, получить капитанское место, хотя оно ему и необходимо до зарезу.
Но кто знает, кто знает... Волостной писарь Саар, чья речь на последнем собрании была, пожалуй, наиболее веской, сдается, неплохой человек и держит сторону неимущего народа. Если, скажем, это судовое товарищество и дальше в таком виде продержится и затеют строить второй корабль, тогда, может статься, и он наденет капитанскую фуражку. И пусть зря не тревожатся, уж старый Танель не подведет, морскую школу он окончил в свое время только на одни пятерки.
Вот и у них на «Каугатоме» получается как-то странно. Чуть только дело клонится к шторму, все управление кораблем начинает ускользать из рук капитана к нему, к штурману. Это выходит как-то само собой — Танель Ыйге чувствует, как чувствовал и всю жизнь, что только в шторм он начинает дышать полной грудью. Минует опасность, «Каугатома» приближается к какому-нибудь порту — и точно так же, само собою, все управление снова переходит к Тынису. А стоит войти в порт — и Тынис Тиху, который на десять лет моложе его, становился опять важным капитаном корабля. Танель же превращался в неприметного старика, чье существование на корабле вряд ли кто, кроме своих матросов, и замечал. Но ничего, будь он капитаном корабля, то и он в порту не ударил бы лицом в грязь при исполнении новых представительских обязанностей.
Бортовые огни покачивались в ночной мгле. Время от времени волна с шумом перекатывалась через носовую часть. Но это не грозило бедой: нос корабля снова поднимался, и студеная, соленая вода Атлантики стекала между стойками поручней за борт. Паруса, от бом-кливера до бизань-топселя, напрягались от ветра, и «Каугатома», разрезая волну, следовала по новому, ставангерскому курсу со скоростью не меньше пяти узлов. И это, конечно, неплохо, но он, Танель, предпочел бы, хоть и с меньшей скоростью, держаться старого курса.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
За час или два до того, как «Каугатома» после короткой стоянки на ставангерском рейде собиралась поднять якорь и отправиться в путь, над фиордом опустился густой
туман. На побережье Норвегии туманы не столь обычны, как, скажем, по ту сторону Северного моря, в Англии, но все же и здесь туманные дни случаются довольно часто, особенно поздней осенью. Наверху, на круто спускающемся к океану плоскогорье скандинавского хребта, уже царила зима, а громадные массы воды, направляемые в норвежские фиорды Гольфстримом, несмотря на огромный путь, пройденный ими, все же сохраняли еще какую-то частицу тепла Мексиканского залива. Воздух среди скал насыщен влагой морских испарений, от дыхания холодных ветров, идущих с гор, эта влага превращается порой в такой плотный туман, что матросам от борта к борту не узнать друг друга, или, как говорит кок:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135