Они приезжали, как в ресторан, целыми днями за столом сидели, особенно летом, на даче. Пока дед был директором, дача была в Зеленогорске, но я была еще маленькой и не помню. А когда его назначили председателем исполкома, то дали огромную дачу в Солнечном, у самого залива, за высоким зеленым забором. Там постоянно жил какой-то отставной военный с женой, она убирала в доме, а он был сторожем, следил за садом, все время чинил забор. Я сучки в досках выковыривала и тайком в дырочку подсматривала, что снаружи, за забором делается. А все думали, что мальчишки хулиганят, даже милиционера поставили, чтобы их ловить. Дед редко приезжал, разве что с гостями или по воскресеньям и тогда водил меня на улицу гулять вдоль забора. Дед был большим и грузным, и ему приходилось наклоняться, чтобы удержать меня за руку. Идет скособочившись, потом забудет, выпрямится, я взлетала, как на батуте, и начинала пищать. Однажды дедушка приехал с Брежневым — он еще молодым был, веселый и добрый, так меня на качелях раскачал, что я от страха заплакала. Он по-моему не меньше меня испугался. Мама прибежала, хотела меня увести, а он не позволил. Пробовал меня успокоить, но я еще больше разревелась. Потом вдруг спрашивает: «Хочешь красивую, заграничную куклу?» — Я все еще реву. — Он что-то сказал охраннику, и тот быстро принес плюшевого медведя. Брежнев протягивает, а я его обхватить не могу, такой он большой. Он взял меня на руки вместе с медведем и сказал: «Не хочешь куклу, бери медведя! Будешь его воспитывать, как я — Политбюро». Я с этим медведем много лет играла, даже спать с ним ложилась и назвала его Леонид Ильич.
— Заманчиво выглядит Советская власть, — сказал Горлов. — Очень хочется самому попробовать.
— И что ты будешь тогда делать, с чего начнешь?
— Когда пробьюсь в демократические вожди, займусь не двумя, а сразу четырьмя самыми насущными проблемами. И не в той последовательности, как сказал Рубашкину, — с серьезным лицом сказал Горлов и, выждав паузу, перечислил:
— В-третьих, я издам указ о запрете производства, выпуска и общественного потребления низкосортных коньяков, а фальсификацию хороших прикажу считать тягчайшим государственным преступлением. Советский народ заслужил пить не меньше пяти звездочек!
— Одобряю! Только не забудь, что я люблю хорошее вино.
— Раз народ одобряет такую политику, то самыми натуральными грузинскими и молдавскими винами будут круглосуточно торговать во всех сельпо и станционных буфетах. Далее, в-четвертых, я прикажу объявить всенародную войну…
— Ты уже говорил: повсеместное изведение тараканов! А что будет первым и вторым?
— Во всех гостиницах Советского Союза установят двуспальные кровати, а женщинам строжайше запретят разговаривать, пока они там не окажутся!
— Я не права! Ты будешь очень мудрым правителем, и благодарный Советский народ еще при жизни воздвигнет твои монументы по всей стране: от Москвы до самых, самых окраин, — сказала Лариса и легко поцеловала его в уголок губ.
— Не надо по всей стране! Достаточно одного: на Васильевском острове, между шестой и седьмой линиями. У Среднего проспекта, где начинается бульвар, — обнимая ее, ответил Горлов.
— Ты создан для Советской власти, не понимаю, как она до сих без тебя держится!
— По инерции держится! Сохнет без меня старушка Софья Васильевна, на последнем издыхании страдалица!
— А без шуток, чтобы ты стал делать, если б получил власть? — свет падал на нее сбоку, и Горлов подумал, что никогда не видел ее такой красивой, как в эту минуту.
— Я бы сразу обменял ее, в первый же день, — сказал Горлов. — Обменял бы не раздумывая — годы власти на миг любви!
Стенки и перекрытия в гостинице беспрепятственно пропускали грохот ресторанного оркестра, звон посуды, ругань и другие звуки мужского застолья сверху, снизу и откуда-то с боков, но Горлов различил их только глубокой ночью. Между сдвинутыми кроватями оставалась широкая расселина, из нее несло сырым холодом, и продольные доски больно впивались в бока. Было тесно, но он не хотел передвигаться на свою половину и ворочался, стараясь не потревожить Ларису.
Под утро Горлову показалось, что наступила тишина, но вскоре он расслышал треск и шорох в трубах, томительное журчание воды в соседнем номере, и где-то под потолком в углу застрекотал сверчок.
Этого не могло быть — откуда взялся здесь сверчок? — но стрекот не стихал, он будто усиливался, глуша другие звуки.
«Это не сверчок, это швейная машинка. Надо сказать, чтобы выключили», — медленно думал Горлов, не заметив, как подступил сон.
4.8 Не обманешь — не получишь!
Он проснулся от бьющего в глаза яркого света. Небо за окном было неправдоподобно синим, и в столбах солнечного света, как мошкара, роились пылинки.
— Тебе уже звонили, спрашивали когда прислать машину, — Лариса куталась в махровый халат, который всегда возила с собой, и выглядела невеселой. — Все-таки зря я поехала, боюсь, что придется переклеивать обои, девчонки-маляры совсем молоденькие, только год работают. Приехали по лимиту из Пскова, ветер в голове.
— Без тебя наклеят и переклеят, а Володя проследит — он парень надежный, твои девчонки в него сразу втрескаются. Ему, кстати, жениться пора, — вставая, ответил Горлов.
— А мне? Мне тоже пора, — отвернувшись к окну, сказала Лариса.
— Сперва разведись, а мужа потом найдешь, — попробовал пошутить Горлов, но тут же замолчал, заметив у нее на лице слезы.
— Мне муж не нужен. Мне нужен ты. И что с Мишей делать? Ты не представляешь, как я по нему скучаю. И он по мне. Позавчера встретила его у школы, а когда прощались у него были такие глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168