Подозревал первого зама Воронова — маленького, толстого субъекта, хамившего на каждом шагу и в любую погоду добиравшегося до редакции на велосипеде. Но на прямой вопрос Воронов заорал, что вообще не желает говорить с посторонними и выгнал Петра из кабинета.
— Плюнь и разотри, — показав, как это делается, успокоил Кокосов, — материалы сдаешь, вопросы закрываешь — от музыки с театрами до криминала — и зарплаты не просишь. Поэтому никто тебя не прогонит, а если вдруг, то через мой труп.
— Зарплату не прошу потому, что не дадут, — вздохнул Рубашкин. Для себя он решил, что если после начала работы Ленсовета ничего не изменится, то будет искать работу. Он уже начал выяснять, куда можно пристроиться, обзвонил знакомых, даже мимоходом, будто в шутку, спросил у Горлова.
— Про Объединение и думать нечего, в нашу систему тебя никогда не возьмут, — сказал тот, — но, если не побрезгуешь совместным предприятием, то работа найдется.
— Будешь платить в СКВ, не побрезгую, — засмеялся Рубашкин.
— Откуда? У нас советско-венгерское СП, а форинты с рублями — близнецы и братья. Венгрия — не заграница, а курица — не та птица, которая доллары под насест складывает.
Судя по рассказам Горлова, работа у него действительно была — делать головки для блоков электропитания СВЧ-излучателей, которые потом нужно передавать все в то же Объединение.
— Вот пароход за море сплавим, тогда можно взяться за серьезное дело, — обнадежил Рубашкина Горлов, — а пока вспомни молодость: какой стороной паяльником тыкать, чтобы не обжечься.
Про поездку на Север речь не заходила. Рубашкин решил не спрашивать — видно, дела с кораблем шли хорошо, и надобность в статьях у Горлова отпала. Браться за паяльник отчаянно не хотелось, но на крайний случай другого выхода у Рубашкина не было.
Изредка он ходил в Ленсовет, благо милиционера на входе сняли, и в Мариинский дворец мог зайти всякий желающий. В коридорах было шумно, взад-вперед сновали озабоченные люди, многие — в потрепанных джинсах и обвисших, давно не стираных свитерах. Что-то вокруг напоминало Смольный из фильма «Ленин в Октябре» — для полноты сходства не хватало только бородатых солдат с винтовками-трехлинейками.
Однажды перед входом в малый зал столовой, куда пускали только по спискам, Петр встретил Салье и остановился, надеясь взять у нее интервью. Марина Евгеньевна стала знаменитой, любое ее слово тут же тиражировалось всеми газетами, даже номенклатурная «Ленправда», излагала ее мнение, будто заискивая на всякий случай.
— Да, я конечно вас помню, — близоруко сощурясь, ответила Салье. — Но интервью «Вечерке»? Зачем же каждый день? Только вчера у меня была Инна Иванова — вы ее знаете — очень вдумчивая и серьезная журналистка. Я почти час ей уделила.
Инка Иванова была в «Вечерке» ведущим политическим обозревателем. Она писала большие, строк по триста-четыреста, статьи. Тема, по которой она прошлась, для других закрывалась навсегда.
— Может быть, Марина Евгеньевна, позже? — на всякий случай спросил Рубашкин
— Заходите как-нибудь, я вас помню, — явно торопясь, ответила Салье.
Говорили, что сессия должна начаться третьего апреля. Рубашкин очень хотел пойти на открытие, но, чтобы туда попасть, требовалось приглашение. Никто не знал, где их выдают, и в конце концов он стащил в пресс-центре картонку с крупной надписью «ПРЕССА», служившую пропуском в зал заседаний.
На открытие сессии Рубашкин приехал почти за час до начала, но почти все места для журналистов оказались заняты. Такие же карточки, как у него, были у многих, даже у тех, кто никакого отношения к журналистике не имел.
На лестничной площадке сбоку от главного фойе было особенно многолюдно, плотная пелена дыма поднималась в пролеты, воздух гудел от голосов. С Рубашкиным здоровались, обменивались парой слов, но он чувствовал неловкость и горечь. Свербила мысль, что многие добились депутатских мандатов благодаря его помощи, но теперь мало кто придает этому значение.
«А те, с кем нам разлуку Бог послал, прекрасно обошлись без нас», — вспомнил он элегическое стихотворение Ахматовой, совсем не подходящее к тому, что видел вокруг.
Рядом остановился Таланов.
— Ты куда пропал? — быстро затягиваясь сигаретой, спросил он.
— Я на том же месте, изменений нет, а тебя нигде не поймать. Куда ни зайду, всюду слышу: «Таланов был, скоро будет, но не здесь», — обрадовавшись встрече, сказал Рубашкин.
— Скоро стану прозаседавшимся. Каждый день три-четыре совещания по дележке портфелей. На совете ЛНФ решили дать мне комиссию по торговле, а Салье — представляешь? — вызвалась стать председателем комиссии по продовольствию. Сказала, что это самый важный участок, а она, как лидер, должна быть там, где труднее.
— Как комиссары в пыльных шлемах, — усмехнулся Рубашкин.
— Торговля и продовольствие — ключевая вещь. Обком затаился, хочет спихнуть всю ответственность на нас: мол, вы хотели демократию, вот и получайте то, что сами выбрали. В принципе, грамотная тактика: народ и так стонет от бескормицы, а если с продуктами станет еще хуже, Ленсовет просто сметут. От народной любви до всенародной ненависти путь, знаешь ли, короток.
— Так зачем тебе соглашаться?
— Другого не предлагают, все остальные комиссии уже расхватали, да и какая разница, чем руководить? — пожал плечами Таланов. — Кстати, Главное управление торговли подготовило интересную справку. Если хочешь, возьми — вдруг статья получится.
Рубашкин быстро перелистал справку и понял, что Таланов прав — материал был уникален: всю городская торговля была представлена, как на карте военных действий — с цифрами, объяснениями и перспективой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168