– О чем толковище, Федя? – спросил Упоров.
– Путаное дело. В непонятное залетел Шалунишка от большой ловкости. На Веселом полосатики охрану заделали, пошли Горный освобождать. Там тоже – полосатики. Трое воров – с ними, а Шалун с Горошком в зоне остались. Ну, понимаешь, не по – воровски это как-то…
– Что с теми полосатиками?
– Ты слушай, Вадик, не то прогонят. Любопытным здесь не доверяют. Слушай!
– …Я же не политический, мне с ними тусоваться понта нету. Зачем мне с ними? – спрашивал Шалун, но притом смотрел только на Дьяка или Львова, стараясь не прозевать их сочувствия.
Когда Львов отвернулся, чтобы достать из – под матраца портсигар, Шалун нервно сглотнул слюну, подмигнув Дьяку, спросил с хохотком:
– К чему такие расспросы, Никанор? Может, ворам нынче положено в партии состоять?
– В партии свои воры, Гоша. Ты говори, тебя слушают. Пошто из зоны-то не вышел?
– Не вышел да и не вышел, счел нужным. Допрос устроили! Легавый буду! Не доверяете? Посылку вон дербанули утром, а меня, как последнего фраера, кинули!
– Тебе и вправду в партию пора: о кишке даже на сходке думаешь.
– Так это сходка? Тогда зачем здесь фраерская накипь?!
– Ну, ну, – Львов зябко потер ладони и лег на нары. – Такие разговоры уважающему себя вору не к лицу. Не хотите объясняться – не надо. Но мужики сказали: «Воры на Веселом менжанули». Это неприятно.
– Я расскажу. Мне скрывать нечего. На Веселом режим: кто не знает – Бухенвальд курортом покажется. Полосатики – все бывшие фронтовики.
– Сучня? – спросил Резо Асилиани.
– Там, Ворон, одна масть – полосатая. Все дерзкие. Друг друга не кладут. Такие самого Берию не испугаются. Ну, их и постреливали без всякого учета. Потом выискался полковник из самых центровых. Мищенко фамилия. Клички нет. Он к нам пришел. Трое с ним ушли, а мы с Горошком в бараке остались. Давно, видать, они готовились. Охрану в один час сняли. Нож на двадцать метров в спину по рукоятку вгоняют. Оружие захватили и пошли на Горный…
– Вы в зоне тормознулись новых ментов дожидаться, без охраны не можете? – спросил безразличным тоном Пельмень.
– Куды бежать?! Патрули кругом на машинах. Стреляют без предупреждения! У меня своя, воровская правда. За чужую подыхать не хочу.
– А те трое, которые тоже воры, они…
– Не кусай его, Пельмень. Сам, поди, герой не лучше. Все сказал, Георгин, али еще чо есть?
– Кончали их десантники. Часов пять шмолялись.
Трупы на грузовиках вывозили, а недобитков, ну раненых, пленных, уже за зоной расстреливали. Лягушонка видел. Все были в полосатом, а он в цыганской рубахе и прохорях. Таким бравеньким умер…
– Ситуация деликатная, – сказал Львов, поигрывая серебряным портсигаром. – Намерения сделать зло у них не появлялось, но и поддержать святое дело…
– С чего ради?! – взвизгнул Шалун, выплюнув окурок. – Вам хорошо за мои грехи базарить, Аркадий Ануфриевич. Сами бы там! По – вашему, я должен был, как Лягушонок…
– Как Лягушонок, ты не сможешь, – спокойно возразил Резо.
И тут только Упоров понял: Шалуна ведут, будто телка на веревочке, на забой. Осторожно, чтобы не нарушить, соблюсти неписаные воровские законы, дразнят его природное бешенство и ждут, когда оно себя проявит удобным для сходки образом.
В этот ответственный момент Шалуна подвели нервы.
– Замолчи, зверь! – крикнул он, выхватывая нож.
Большего не требовалось… Львов перестал играть серебряным портсигаром. Дьяк прикрыл глаза, чтобы не выдать своих чувств. Пережитая в напряженном молчании пауза беседы была прервана сухим бесстрастным голосом Ворона:
– Желаю твоих извинений, Георгий. Ты должен знать – на сходке нет ножей.
Шалун метнул вопросительный взгляд в сторону Дьяка, тот уже открыл глаза и разглядывал бегущего по столу таракана.
Перед сходкой стоял человек, почти готовый лишиться благоневозродимого – потерять воровскую честь ради того, чтобы сохранить жизнь. Он знал – Ворон его убьет, если не последуют извинения, а извинения сводили на нет все усилия оправдаться перед сходкой.
Посетившая его решительность, новая вспышка гнева повели навстречу окаменевшему Резо. Но сделан был только шаг… и снова пришлось пережить унизительный момент бессильного отчаянья. Упоров наблюдал, как он вернул за голяшку нож, с легким чувством злорадства прикинул – завтра опальный вор будет вместе с ним катать неуправляемую тачку, потому что сейчас он потеряет бессудное право блатного…
– Я… я, – Шалун кривил губы, желая придать извинениям некоторую небрежность, – в общем лишка двинул малость. Ты знаешь, Резо, как я к тебе отношусь?!
Асилиани не проронил в ответ ни слова. Он ждал большего, рассматривая Шалуна с тем же холодным спокойствием, и ничто не могло укрыться от его черных, как зажженная во сне Упоровым свеча, глаз.
«Похоже… Очень похоже!» -зэку казалось: он уже осязает какую-то связь между черной свечой и черной ненавистью Ворона, но в то же мгновение Шалун сказал совсем другим голосом. То был голос кающегося фраера:
– Прости меня, Резо. Я был не прав во всем…
Георгий стиснул замком ладони, они стали белыми от нечеловеческого напряжения, по всему чувствовалось – ему непросто проститься с выгодами своего положения, однако он все же нашел в себе мужество спросить, не поднимая головы:
– Дьяк, я отречен?
Никанор Евстафьевич промолчал, гоняя по столу таракана, а уловивший общее настроение Каштанка расслабленно, но хлестко махнул рукой, и брошенный нож по рукоятку вошел в стену барака. Все видели – Федор делает это не хуже тех, расстрелянных на Веселом полосатиков…
…Вначале он ощутил постороннее присутствие в своем сне, испытал смутное беспокойство, однако не проснулся, а, сжавшись, продолжал доигрывать очередной сценарий своего спасения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150