– Слышь, Чарли, и ты, Степан, уберите его на нары, но то остынет.
– Тебе эту мразь жалко?!
– Мне больные в бригаде не нужны!
Бугор надел сапог, постучал каблуком по доскам, еще раз обратился к Чарли:
– Брось шапку Филина. Иду к ворам…
Лед потрескивал на узких амбразурах окон, да одинокий храп ограбившего музей революции жулика тревожил настороженный покой барака.
Бугор помялся, кашлянул в кулак, тем же кулаком вытер розовую грушу носа, завернув ее к самому уху.
– Настенька! Настенька! – заметался на нарах спящий зэк. – Билеты где?!
– Поканал Ключик, да еще с Настенькой! – Чарли опустил глаза. – Везет же людям!
– Верно говорят, в музей он лукался? – спросил Тят-тяп.
– Такие вещи враги народа должны знать назубок, – Чарли с недоверием разглядывал зэка, – Ключик залепил классический скачок в это самое хранилище революционных ценностей. Спер наган Феликса Мундеевича Дзержинского…
– Брешешь?!
– Я?! Я брешу?! – Чарли был готов расплакаться. – Чтоб ты знал, вражеская морда, у меня в свое время было три партийных билета и орден Ленина! Не веришь мне, давай спросим у Ключика.
Чарли ткнул локтем в бок спящего зэка и прошептал:
– Ключик, голуба моя, где волына Мундепча?
Спящий мгновенно сбросил одеяло, оглядывая барак мутными глазами, начал натягивать ватные брюки, служившие ему подушкой.
– У Настеньки стебанули билеты! – радостно сообщил ему Чарли.
– Что? Зачем будишь, дурогон?!
– Враги народа интересуются фигурой Феликса. Купить хотят.
Ключик посмотрел в полном недоумении на наглого и серьезного Чарли, морща и без того измятый лоб. Сообразив в чем дело, выругался:
– Дурак! Тебе лечиться надо.
И снова спрятался под одеяло прямо в ватных брюках.
– Кремень: такого тремя пайками не расколешь, – сокрушался Чарли. – Сам железный, что твой Феликс, у которого он фигуру увел. Это еще что! На Иркутской пересылке деда встречал. Помнишь, Гнус, он вес Сталина с царем путал?
Едва пришедший в себя Гнусков хотел отмахнуться, но, уловив общий интерес, сказал:
– Ну, как же? Иван Иванович Калита.
– Верно. Почтеннейший человек. Так тот Иван Иванович… – Чарли оглянулся по сторонам, перешел на полушепот, едва шевеля синими губами: – Ильича от триппера врачевал. Партийная тайна, и потому прошу…
– Иди ты?! – Верзилов перестал чинить сапог, уставился на Чарли. – На ком же он словил эту заразу? Занятой такой человек. Неужто на Надежде Константиновне?!
– Не, – покачал головой Чарли и вздохнул, глубоко переживая трагедию вождя, – была в Питере одна шлюха, Революцией звали…
– Замолчи, звонок поганый! – Лука сунул под матрац целую руку, выхватил припасенный на всякий случай железный прут – Не пятнай человека! Он как лучше хотел!
– Напрасно вы, Лука Романович, проявляете не свойственные советскому человеку звериные инстинкты. Что касается Владимира Ильича, так он тоже живым был…
– Для меня Ильич и сегодня жив! Он – совесть нашего государства!
– Согласен! А раз живой, значит, хочется. Верно, сидельцы? Тебе же хочется. Руку-то, сказывали, о член стер. Говоришь – на фронте утерял.
– Ах ты, дезертир поганый!
Верзилов едва успел поймать за ногу кинувшегося на Чарли Луку и водворить на место. Бельмастый укоризненно скривился:
– Э-э-эх! Вижу, какой вы ленинец. Поди, и книжек его не читали. Ильич, между прочим, писал в седьмом томе на девятой странице…
– На какой?! – поразился осведомленностью Чарли бородатый бандеровец, изучавший в лагере по букварю русский язык.
– На девятой, сказано! Чую, Грицко, невнимательно читаешь труды Основателя. А голова у тебя совсем пустая, и туда не только Ленина, Маркса вместе с бородой затолкать можно, хоть он и алкоголик.
– Маркс – алкоголик?! Гоношишь, пивень хромой!
– А пол – Германии кто споил?! Наши пролетарии, думаешь, по трезвости забузили?! Большевики водку закупили у царя, потом сказали: «Вся власть – Советам! Гуляй, рванина, от рубля и выше!»
– Ты за водку опосля расскажешь, прежде скажи, что он у той книжице на девятой странице писал? – осторожно поинтересовался из угла спаливший по пьянке сельский совет старичок.
– Он писал… – зэк взялся расставленными пальцами правой руки за лоб и задумался, нагнетая интерес. – Чо писал… А! Это была гениальная мысль. Троцкого едва кондрат от зависти не хватил. Они же кантовались с Картавым, пока власть брали, а как взяли – дружба врозь и кто кого сгребет…
– Ты скажешь, что он там писал?! – не вытерпел Верзилов.
– Ну, ты даешь, Степан! Кто ж того не знает?! Прямо так и написал с характерной для себя прямотой и краткостью: «Мусора, руки прочь от Чарли!»
После этого зэк не смог сдержаться, захохотал, вытирая слезы и приговаривая:
– Бляди дурные, сидят по ленинским заветам – и у него же правду ищут!
…Первое время болтовня Чарли занимала Упорова, но, постепенно отстраняясь от барачных разговоров и злого веселья, он вспоминал, что портрет Ленина появлялся в их доме всякий раз перед приездом отца. Строгий. в длинной кавалерийской шинели и с орденом на широком отвороте, он поднимался по высоким ступеням крыльца, придерживая левой рукой саблю. У отца были большие, сильные руки, на них удобно сидеть, ощущая теплую надежность. От него пахнет вчерашней вечеринкой красных командиров и распускающейся во дворе сиренью.
И в тот раз отец высоко его подбросил, он стал выше деда и улыбающейся мамы. Он летал до тех пор, пока ему не стало страшно. Затем они остановились у портрета бородатого человека с цепкими глазами, чуть прищуренными и лукавыми. Мальчик впервые увидел их так близко, перестал смеяться… У отца напряглись руки, стали неудобными, жесткими, чужими, это были руки, выполняющие неприятную обязанность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150