Грязный уголовник!
– Какая мне разница: я и генералу засадить могу. Хоть он и русский. Ложись, паскуда!
Упоров нехотя обернулся. Вмешиваться не хотелось.
…Фиксатый жилистый зэк из сучьей группировки пытался повалить на пол испуганную. У нее тряслись губы, и она никак не могла произнести больше двух слов:
– Меня не надо! Меня не надо!
– Всех надо! – выскочивший из очереди чечен заломил ей обе руки. – Почему не надо?! Лучше, всех, что ли?!
– Отпусти ее! – Упоров отшвырнул чечена к окну и, сплюнув под ноги фиксатому, попросил: – Ты тоже отпусти, ока же просит.
– Меня зовут Секач, – сказал фиксатый. – Запомни и не ищи на свой гудок приключений. А ты, лярва белогвардейская, не егози, иначе…
Короткий апперкот в печень прервал угрозу, раздался нечеловеческий рев. Чечен прыгнул от окна на спину Упорова, но Очаев гневно оглушил его тяжелой шайкой и загородил спиной девчонку:
– Восстаньте, люди! Не топчите святое!
Свалка началась, как в голодной собачьей стае: без обнюхивания и рыка. Каждый вдруг сразу нашел себе врага по душе, с кем и сцепился, отчаянно напрягая все силы для победы над ним.
– Не трожь товарища Очаева, сучье племя! – председатель колхоза «Путь Ильича» ударил исколотого с ног до головы зэка, пытавшегося разорвать Николаю Александровичу рот.
Упоров успокоился, бил выборочно, но наверняка, не оставляя никаких надежд попавшему на кулак.
Автоматная очередь отрезвила выплеснувшуюся злость.
– Скоты! – капитан обнажил ровную полоску зубов в яростном оскале. – Скоты, живущие скотскими инстинктами. Вон из бани!
Зэки молча пошли на выход и каждый, проходя мимо капитана, ощущал клокочущий в нем гнев. Построение началось часа через полтора, когда из караульного помещения вышел офицер, по-хозяйски оглядел заключенных, смахнув с рукава шинели пыль, поманил ладонью капитана:
– Происшествие, Владимир Николаевич?
– Драка, товарищ подполковник!
– Зачинщиков выявили? Поторопитесь!
И тут Упоров узнал его. Это был бывший начальник лагеря «Новый». Он загорел, манеры потеряли подчеркнутую хозяйскую убедительность, плавность, но в остальном Оскоцкий мало изменился. И как сопутствующее при нем остался памятный удар сапогом в лицо бросившегося за окурком зэка. Черный человек…
– Кто он теперь? – спросил Упоров у измазанного йодом хохла.
– Начальник режима на Крученом. Гнилуха, каких мало…
Подполковник остановился, спросил:
– Сами назоветесь, зачинщики?
Вопрос был задан просто и вежливо, а через минуту ожидания интонация голоса оказалась совсем другой:
– Нет зачинщиков?! Накажем всех. Капитан, обеда не будет. Секачев, вы что-то хотели сказать? Пожалуйста!
Из строя, держась за правый бок, вышел фиксатый и ткнул пальцем в Упорова.
– Этот, гражданин начальник.
– Вас тоже он?
– Да, гражданин начальник. Меня, фронтовика, за дочку белогвардейского генерала искалечил.
– Негодяй! – перебил Секача Очаев. – Низкий негодяй и спекулянт!
– Будет вам, Николай Александрович, – покачал головой Оскоцкий. – Вы же интеллигентный человек…
– Он тоже дрался, гражданин начальник, – продолжал указывать «защитников» пострадавший фронтовик, – шайкой вон того зверька по голове бил и загораживал белогвардейскую шлюху.
Подполковник уже не слушал Секача. Он смотрел на Упорова с неподдельным интересом, наклонив голову к правому погону. Так смотрит хозяин, неожиданно опознавший бунтовщика в надежном холопе. Но заговорил ровно, укладывая слова в давно обдуманную форму:
– Человек, которому вчера дарована жизнь, сегодня спешит ее потерять. Сын красного командира защищает дочь матерого врага Советского государства. Не слишком ли много загадок вы задаете администрации, заключенный Упоров? Капитан, заключенного – в карцер! И вас, уж не взыщите, Николай Александрович…
– Он защищал честь женщины, гражданин начальник, – Очаев пытался исполнить что-то героическое, но подполковник посмотрел на него с явной враждебностью, и артист замолчал.
Упоров, улучив момент, ринулся к Секачу, однако капитан успел сделать подсечку. Зэк упал в замерзшую грязь лицом, тотчас рядом с ним оказались двое сержантов с мотком колючей проволоки.
– Спеленать! – приказал Оскоцкий.
По – кошачьи извернувшись, Упоров попытался вскочить, но удар кованого сапога по подбородку вернул его на землю в полубессознательном состоянии, а проволока надежно подтянула руки к туловищу.
«Сработанные псы!» – успел подумать он. Последний моток был сделан вокруг шеи.
– Смотри – обоссался! – сказал один из сержантов.
– Есть повод – его вчера помиловали…
Он помнил: вчера был Светлый четверок. Значит сегодня – Светлый пяток. Ты – живой, раз тебе больно…
На Крученом кто-то сдал побег. Шесть трупов лежало метрах в сорока за вахтой, одинаково чернобородые и распухшие от долгого лежания. Одно время за них принялось воронье, но подполковник Оскоцкий приказал открывать прицельный огонь по птицам, а доктору объяснил с холодной учтивостью воспитанного человека:
– Ваша санитарка отрицает вдыхание запахов трупов, перевоспитание преступников этого не отрицает. Наглядное пособие освежает моральную обстановку. Оно разрушает тайные желания эффективней нравоучений.
После этого начальник режима позволил себе улыбнуться вполне дружески, словно необходимость в назидательном тоне отпала. На самом деле все было не так: тон сменился, содержание ужесточилось.
– Вы политически и морально устойчивый человек. Не спорьте – я читал ваши характеристики. Но, глядя на эту бумажку, простите, рапорт, у меня закрадывается подозрение – не играете ли вы с заключенными в карты?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150