Тот заметил его вопрос, ничего, однако, не ответил, продолжая смотреть в сторону ревущей машины. Угроза возникла неожиданно, точно летняя гроза, упавшая на землю с еще недавно сияющего неба. Из-под гусениц ударил плотный град камней, ссекая хрупкую прошлогоднюю полынь. Стоящим в куче людям оставались секунды на то, чтобы увидеть, понять, защититься. Никто, кроме капитана Серякина, ими не воспользовался. Капитан – он всегда не доверял кавказцам – успел сунуть руку в коричневую щель кобуры. Мушка ТТ нашла голову Ираклия за замызганным грязью стеклом, разделила прямой черточкой тонкую переносицу князя в тот момент, когда он осадил грохочущую машину…
Бульдозер подался вперед, с натягом потянулся за скрипом рессор, нехотя остановился. Ираклий сделал вид, что не замечает изготовившегося капитана, дружески улыбнулся Упорову.
– Что еще будем показывать, Вадик?
– Ничего. Спасибо, Ираклий. Впрочем, обожди. Покажи фокус.
Бригадир прикинул расстояние и подумал:
«Этот дикарь сумел бы раздавить нас даже с простреленной башкой. И ты мог оказаться в одной каше с чекистами. Интересно, что бы сказал Дьяк?»
У потерявшего дар речи инспектора мелко вздрагивал остренький кадык на вялой шее. Наблюдая за ним, бригадир додумал ответ за Никанора Евстафьевича: "Дьяк бы сказал: «Сука, умереть не мог по-человечески! Лучше бы в говне утопился!»
Затем все ждут, пока Серякин спрячет пистолет, вынет из подмышки журнал учета горных работ и бросит его перед бульдозером. Машина зашевелилась, медленно подалась назад. Дочкин отступил в сторону, инспектор, сохраняя на лице тень жалкой улыбки, последовал за ним. Остальные остались стоять на прежнем месте.
Отвал клюнул вниз, замер у самой земли, уверенно двинув зазубренное жало ножа вперед, перевернул картонную обложку журнала.
– Есть намерение пожать вам руку, бригадир.
Рука инспектора была влажной, протянутой через нежелание. Петр Мокеевич поднял голову, слезящимися глазами прочитал над теплушкой новенький лозунг: «Коммунизм неизбежен! В. И. Ленин».
И сказал:
– Вдумайтесь! Когда это почувствует ваш Дьяков, артист, забыл его фамилию…
– Кламбоцкий, гражданин начальник!
– Неважно! И Князь на бульдозере, тогда мы оставим позади кичливую Америку. Ну, что ж, – он уже говорил для своей свиты. – Расчет партийной организации, руководства оказался в целом правильным. Заставить тянуть одну упряжку князя, вора и попа! Интересно! Эй, гражданин поп!
Инспектор несколько возбудился после перенесенного шока, старался вести себя раскованно, как человек, успевший обо всем забыть.
Отец Кирилл вопросительно взглянул на приближающегося к нему полковника:
– Да! Я к тебе обращаюсь! Как ты, бывший раб культа, относишься к гениальному предвидению Ильича?
Монах проследил за жестом Петра Мокеевич а, поправил на голове шапку и ответил:
– При коммунистах коммунизма избежать невозможно…
– Мыслишь вроде бы правильно… – полковник рассматривал Монаха с большим сомнением, – но доверия у меня к тебе не возникает. Ленина читать надо, тогда и о Боге своем забудешь.
– Читал. Потому с покорностью приму свой жребий.
– Ну и дурак! – подвел итог беседы столичный гость. – Прямо так и передам патриарху. Пойдемте, товарищи!
Упоров ощущал, как постепенно его покидает напряжение, но вдруг увидел такое, отчего свело челюсти, и он бессильно прошептал:
– Кажется, влип. Будь ты трижды проклят! Бес, старый бес!
Начальство почти миновало теплушку, когда на крыльцо, возможно, не без умысла, а может, и просто из глупого любопытства, вышел чистенький, в аккуратной вельветовой курточке поверх русской косоворотки Никанор Евстафьевич. Рука вора лежала на уютном животике, он был какой-то домашний, мирный, будто святой в аду.
«Зараза! – сжал кулаки бригадир, – Всех спалит, сука!»
Папахи замерли, и Упоров не выдержал, закрыл глаза. Он ждал окрика, после которого будет принято решение, угодное полковнику Оскоцкому: Игра окончена. Ты попал в западню, сооруженную собственной хитростью.
У него кончилось терпение. Открыл глаза, чтобы увидеть… как столичный инспектор улыбается опрятному вору, а тот в свою очередь отвечает ему улыбкой милого деревенского пройдохи.
«Уф! Нашли друг друга, мазурики, – отчаянье сменил смех. – Может, поцелуетесь? Ну, что вы там – давайте! Одного же поля ягоды…»
…Две бордовые ладони знакомого призрака ласково гладили их по головам. Но этому он уже не удивлялся.
У Фунта была плавающая походка воспитанного лакея и тихий, вежливый голос, которым он пользовался в исключительных случаях, когда оказывалась бессильна скупая мимика изуродованного лица. Кроме того, он был одним из тех воров, кто рискнул сказать на сходке строгим хранителям темных законов воровского мира:
– Нынче я – фраер. Делайте со мной, что хотите…
Он был готов ко всему, и все об этом знали Фунта отпустили с миром. За ним было безупречное прошлое, в котором тонкий взломщик Евлампий Граматчиков, будучи честным вором, содержал клановую репутацию в непорочной чистоте. Кроме того, он вернулся с Того Света… По этому поводу даже не надо шутить, ибо так оно и было.
История его первой смерти началась на Мольдяке, январским утром, в такую стужу, когда на лету замерзают птицы. Воровской этап пригнали по особой разнарядке. Наверняка с особой целью. Стоял туман, собаки рвали поводки, и солнце плавало в молочной луже неба. Десяток сук блатные зарезали в течение нескольких минут, прежде чем под вой сирен в зону ворвались автоматчики. Ножи зэков со свистом рубили раскаленный воздух, утопая в телах врагов. И мягкий теплый парок струился над свежими покойниками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150