Он даже плакал сурово, когда его допрашивали самого.
Старший надзиратель шестого блока старшина Коротич генерала боялся и потому сочувствовал. Однажды, засидевшись у своего преданного подручного Пидорко, он распахнул душу перед тем, кто был и тих, и кроток, и послушен…
– Такого чоловика загубылы мабуть без вины, – Коротич вытер рот рукавом гимнастерки. – Ты глянь, Григорий, який сановитый. Я к ему пидходыть робею, а его… ошибка произошла, самый настоящий произвол!
Пидорко по-уставному кивал головой, слушал внимательно, чтоб той же ночью изложить содержание совместной пьянки на листке, вырванном из школьной тетради дочери. Безграмотно, но с четкой мыслью – старший надзиратель усомнился…
Днем позже утративший бдительность Коротич валялся в ногах начальника тюрьмы Челебадзе, рассказывая ему свой послужной список:
– Двадцать рокив верою и правдою. Три раны от беглецов имею, две медали за боевое отличие.
– Какое, говоришь, отличие, дорогой? – не прекращая чистить ногти, весело спрашивает полковник, сам вручивший награды старшине.
– Боевое, товарищ полковник!
– На фронте, значит, отличился?
– Ни! При задержании беглых злыдней. Усю банду политических одним махом. Лично наводил.
– А знаешь ли ты, дорогой, где работаешь?
– У турми особого назначения, для особых врагов народив.
– Что такое турма? – пытал, испытывая внутреннее удовольствие, кутила и бабник Челебадзе.
– Ну… это, как это говорится, – морщит лоб Коротич, – крепкий, крепкий дом, где самые ярые злыдни сидять.
– Неточно, дорогой, – улыбнулся старшине полковник – Очень даже приблизительно. Турма – место наказания и исправления особо опасных преступников. Как же ты будешь исправлять, Коротич, преступников, когда сам не веришь в их виновность?!
– Верю я! Ей-богу, верю! Дайте возможность исправиться!
– Дадим, – черные оливы полковничьих глаз сбросили ленивую поволоку. В них появился хищный блеск. – Мы не звери. Дадим тебе возможности.
Ухоженными руками полковник пошевелил папку с личным делом Коротича.
– С завтрашнего дня заступаешь на дежурство. Старайся. Вон преступники исправляются и тебя исправим. Твой 571-й вчера умер, а я узнал, что ты ему сала не принесешь. Это ж надо додуматься: врага народа салом кормить!
– Виноват, товарищ полковник!
– Ладно, я человек не злопамятны". Иди. Можешь поздравить Пидорко с повышением: теперь он – старший надзиратель. Достойный, преданный делу чекист. Ты как думаешь?
– Так точно, товарищ полковник. Мой ученик.
– Товарищем гордишься? Это хорошо…
Выздоравливал 753-й медленно, но через десять дней, как распорядился доктор, заключенного перевели на общий режим, и каждое утро он был обязан поднять нары, проводя время до отбоя на ногах. Видеть с закрытыми глазами Упоров перестал окончательно, страх его тоже покинул, и он старался не ворошить прошлого, только боль продолжала сопровождать каждое движение. Однажды он подумал – нет нужды жить в таком неловком состоянии, есть нужда его изменить. В общем, как получится. Даже если боль тебя доконает, это все же лучше, чем ничтожество и бессилие.
Первый момент новой жизни едва не стал последним и не положил ей конец. От резких движении внутри образовалось так много боли, что, казалось, она имеет огромный вес и давит им на все органы сразу. Зэк сделал паузу, а когда чуток полегчало, продолжил приобщение к движению. Усмиренные болью помыслы не погоняли тело. Руки легко взлетели над головой и так же мягко опустились на бедра, легкие с хрипом втянули в себя пахнущий железом воздух. Движение повторялось до тех пор, пока не возникало головокружение и не оставалось сил бороться со слабостью.
Он поклялся себе, что не произнесет ни одного слова до того дня, когда отожмется от пола сто раз.
– Сто! – повторил заключенный вслух для пущего самоутверждения и замолчал.
Руки трещали в суставах, полосатая роба прилипала к мокрой спине. Зэк трудился, с воловьим упорством раскачивал себя как человека, готового совершить великий подвиг или великое сумасбродство.
Как– то ночью ему приснилась женщина. Упоров говорил с ней, затем она требовательно обняла его, а он оказался не в силах ответить на ее страсть, сидел с опущенной головой, точно потерявшийся скопец…
– Утрудился, соколик! – ерничала женщина, похожая голосом на ту случайную, оказавшуюся с ним в бане на Хабаровской пересылке. Они так ничего и не успели, помешал настырный дежурный, и женщина явилась в сон, чтобы высказать ему свою обиду. Уходя, она сказала: «Больше не приду».
Зэк проснулся в плохом расположении духа и все пытался угадать, к чему бы ей его тревожить. А гадая, краснел.
В тот день он отжался девяносто раз. Долго не мог подняться с холодного пола…
– Что 753-й? – спросил у старшины Пидорко лейтенант Казакевич.
– Молчит. Так, прикидываю, полгода не разговаривает. Заметил за ем одну странность.
– Я вас слушаю, Пидорко! – поторопил начальник шестого блока.
– Отощал, как гонный волк, а телом вроде укрепился.
– Это все?
– Та еще одна странность, говорить неловко.
– Онанирует? Валяйте, рассказывайте, я ж не девица. Я – ваш начальник и должен знать все о заключенных.
– Зараз подкрался я к глядунку. Та в аккурат было в четверг, да, в четверг, сосед баню топыв. Глянул тихонько, а вин стину кулаком дубасит. Открыл глядунок. Думаю – померещилось. Трохи переждав, шасть ище… Дубасит! Мабуть, умом подался? По времени – пора…
– Есть опасение – может повредить стену?
– Шуткуете, товарищ лейтенант. Таку стену гаубица не пробье. С ума спрыгнул.
– Запретить ему сходить с ума мы не в силах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150