Он без сожаления наблюдает за береговой толчеей, исчезающей из его новой жизни.
– Поднять паруса! Лево на борт!
– …Ты что, Упоров, глухой, чо ли?! – старшина Подлипов рассержен. – Пошли со мной! Спит стоя, лошадь!
– Яхту видел белую, – сознается зэк, – Кстати, куда мы идем?
– Ты хотел знать – куда тебя ведут? Начальство затребовало. Опять что-нибудь натворил или хочешь натворить. От тебя ничего другого не дождешься.
Подлипов достал из кармана спичку и, ковыряя в зубах, продолжал рассуждать:
– Забавный вы народ: каждый хуже говна, а мнит о себе, как о человеке. Помню, политические решили день рождения Маркса отметить. Собрались в кучу, говорили за бессмертное учение, потом один, злой такой, желтый, будто из задницы вылез, говорит – давай «Капитал» почитаем. И просят своего, как вроде секретаря ячейки, хоть и беспартийного: «Принеси-ка, Поликарпыч, „Капитал“, освежимся партийной мудростью». Поликарпыч икру заметал. Туда – сюда! Они все нахрапистые, принципиальные. Требуют! Выясняется – Поликарпыч двинул тот «Капитал» Копченому, а Копченый засадил Жорке – Звезде. Накрылся, одним словом, «Капитальчик». Били Поликарпыча. А ведь гнул из себя железного большевика. Сталину писал, мол, жертва – он. Ты, Упоров, ручки-то – за спину. Беседа – беседой, порядок – порядком.
– Спасибо за науку, гражданин начальник.
– Да чо там, – засмущался не ожидавший такого ответа Подлипов и, расправив под ремнем гимнастерку, добавил: – На то и поставлены, чтоб вас на путь наставлять.
Начальство знает все. Есть такое начальство, которое не только все знает, но и кое-что соображает, а главное – делает. Упоров не догадывался, что именно с таким начальством ему придется столкнуться. Сперва он подумал – буду крутить дело с грузом, и был сбит с толку неожиданно приятным предложением:
– Садитесь!
Команда поступила от полковника с холеным лицом и бакенбардами, придающими ему сходство с героями Гоголя. На вид полковнику было лет пятьдесят. Впрочем, когда постоянно видишь перед собой изможденные лица потерявших возраст людей, судить о возрасте тех, кто находится на другой ступени жизни, сложно. Скорей всего, полковник – много старше. Несомненно другое – он был главным в просторном, отделанном под мореный дуб кабинете начальника лагеря.
Упоров сел. От непривычной мягкости и удобства обтянутого коричневой кожей стула почувствовал себя беспомощным, а запах одеколона «Красная Москва» сразу выделил его собственный запах, оказавшийся до тошноты неприятным.
"Должно быть, они нюхают тебя, как кусок падали.
Живой падали"! – зло подумал зэк, перестав принюхиваться, даже испытал что-то похожее на превосходство в кругу одинаково пахнущих людей он был сам по себе.
Полковник с бакенбардами отодвинул желтую папку, переместил взгляд на заключенного. Ощупью, белой ладонью без мозолей нашел золотой портсигар, достал папиросу, и сразу перед ним загорелась немецкая зажигалка расторопного Морабели. Он прикурил, продолжая рассматривать зэка через голубоватый дым.
– Вы действительно не принимали участия в убийстве старшины Стадника?
«Как же, как же, гражданин начальник, лично треснул в солнечное сплетение!» – протащил сквозь себя чистосердечное признание зэк и ответил, насупившись:
– Нет. Не принимал.
– Ваша мать была пианисткой, отец – боевой командир?
– Да, гражданин начальник.
– Что вас толкнуло на побег?
– Желание быть свободным.
Упоров заметил – из всех присутствующих нервничает один Морабели. Начальник лагеря стоит с отсутствующим видом у окна, рассматривая свой новый «газик».
Но зэк чувствовал – Губарь все контролирует и именно от него зависит результат разговора.
– Ограбление кассы было вам совершенно необходимо?
– Смалодушничал, за что и получил.
– Грехов много… хотя первопричина вашего заключения сегодня выглядит уже не столь убедительно.
Сказано так внезапно, что у Вадима перехватило дыхание.
– … Далее, что меня настораживает, следует целая вереница правонарушений.
Раздался стук в дверь, знакомый голос за спиной попросил разрешения войти.
– Заставляете себя ждать, Оскоцкий!
– На лесосеке – два трупа. Есть подозрение…
– Я не требую объяснений. Тем более в присутствии заключенного. Констатирую факт. Садитесь.
Полковник поправил прическу и продолжил как ни в чем не бывало:
– Возьмем хотя бы случай нападения на плацу на начальника режима. Возмутительно! И непонятно…
– Простите, гражданин начальник. Меня посылали на верную смерть, в зону, где мне хотели отрубить руки. Решил облегчить своими действиями задачу администрации.
– Ну-ну, если можно, подробней.
– В тюремной бане защитил женщину, после чего суки постановили на своей сходке отрубить мне руки. Очаева они же зарубили, значит, не зря обещаются…
– Бросьте вы строить из себя паиньку, Упоров! – решительно поднялся подполковник Оскоцкий. Его никто не остановил. – Речь идет о драке в бане из-за дочери белогвардейского генерала Донскова, казненного после войны в городе Харбине. Девица вполне достойна своего папаши. Мерзкое падшее существо. За лекарство для таких вот типов сожительствовала с доктором За ком.
– Этот горбун? Интересно!
– Позорная история! Заключенная Донскова отправлена в Озерлаг с соответствующей характеристикой. Что касается заключенного Упорова, мы располагаем оперативными данными о его связи с воровскими группировками…
– Можете говорить об этом в прошедшем времени. С ними будет покончено. У вас что-нибудь есть, Важа Спиридонович?
Грузин смотрел так, словно не слыхал вопроса, просто рассматривал зэка, испытывая при этом сожаление, а может быть – презрение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150