– Дай!
Затем заглянул в карты, оттолкнул плечом Гнуса, попросил еще.
– На валете жируешь, Степа.
– Не твое дело. Бери свое.
Упоров мысленно повторил его слова: «Не твое дело. Это их игра». Но явственно ощущал щекочущую нервы неприязнь к Филину. Тому потребовалось чуть больше времени, чтобы сменить карту. Потом они упали перед очумелым Верзиловым двумя тузами:
– Приятного аппетита!
– Вам поперчить, али так слопаете? Легавый буду! – проворковал счастливый Гнус, подвигая поближе к Степану клетку с крысой.
– Жри! – Филин воткнул перед собой нож и мгновенно обрел наглую уверенность хозяина положения. – Жри, крысоед! Скидки не будет!
Его голос действовал на Упорова, как оскорбление в собственный адрес, а перекошенная рожа победителя вызывала отвращение. Он, кажется, видел, что стояло за тем бесноватым торжеством, и всеми силами сдерживал желание нарушить молчание, определенное неписаным законом зоны.
Степан попытался разжать западню. Крыса хватала его за пальцы. Зэк отдергивал руки, а Филин продолжал кричать, подпрыгивая на нарах:
– Хавай! Хавай, паскуда!
Тогда произошло что-то не входившее в расчеты Вадима. Подобное уже случалось редко, но почти всегда вопреки здравому смыслу и инстинкту самосохранения.
Неуловимо опасный крен души. Состояние без выбора, готовое жестоко ему отплатить.
Он натянул сапоги, спрыгнул с нар, подвинув плечом хохочущего Гнуса. Встал перед Филином, как встают перед врагом.
Вор был чутьист: злобствующая веселость осыпалась с его серого лица. Он перевел взгляд в сторону ножа, но на наборной ручке уже лежала ладонь Лысого.
– Что тебе надо, комсюк? – спросил Филин, но спокойствие было ненатуральным. – Твой кент попал за всю мазуту. Хочешь войти в долю?
Бывший штурман наконец-то объяснил себе свой поступок: он не мог простить ворам пережитого в камере смертников. Оно осталось при нем, неоплаченное, затаившееся, как слепая ярость слепого зверя.
– Мужиков казачишь, Миша? Делай это честно…
Вадим достал из кармана Филина пиковую шестерку, положил на стол.
– Шутку принимаем, – вовремя вмешался все оценивший Лысый. – Не проканало, и ладно. Но расчет по уговору.
– Зажмет, – хмыкнул Лука, потерявший на войне под Сталинградом руку. Он и без руки продолжал воевать, чувствуя себя героем, о чем рассказывала фронтовая газета. – Вор-то Михаил латаный. Цельности в ем нету…
Филин откинул вправо голову, показав однорукому свирепый взгляд, сказано, однако, было без лишних чувств:
– За меня, как за вора, обрубок, не тебе решать. Но об этом опосля потолкуем…
Без робости оглядел каторжан и через силу улыбнулся Верзилову:
– Хотел тебе кусок мяса уступить. Не проехало – схаваю сам. Держи ее тюрьму, Гнус!
Филин рывком распахнул западню, хватко поймал кинувшуюся навстречу крысу. Зверек, вереща дурным голосом, заворотил оскаленную пасть, вонзил в палец желтые зубы. Вор побледнел от боли, исступленно колотя свободной рукой по столу, вскочил, распахнул рот, без раздумья сунул туда крысиную голову. Кости визжащей твари хрустнули. У зэков по перекошенным рожам пробежала судорога. Филин жевнул еще раз, бессмысленно, дико глядя на одуревшего Гнуса. Тогда из его вздрагивающего рта потекла крысиная кровь…
Вор глотал куски облепленного грязной шерстью, горячего мяса, хрипло дыша, не сводя с Гнуса полных отчаянного упрямства глаз.
Несколько раз его одолевала тошнота. Мясо лезло обратно, вываливаясь кроваво – серой массой за губу. Он замирал, пережидая приступ с запавшими глазами, и медленно начинал жевать снова.
Пока он ел, троих стошнило, некоторые, чтобы не видеть крысиной пытки, спрятались под одеяло с головой.
Но те, кто продолжал наблюдать за трапезой, уже не сомневались – Филин ее дожует. Только неизвестно другое – как оно ему зачтется, и уж наверняка кто-нибудь из злоречивых втихаря попрекнет: Крысоед!
Не более чем через полчаса Филин бросил перед потрясенным Верзиловым облезлый хвост с торчащим на выходе белым хрящом:
– В расчете, Степан. За вором долгов не бывает.
Последнюю фразу он произнес, глядя в сторону вернувшегося на нары Упорова. Не торопясь собрал карты, едва сдерживая глубокие позывы тошноты, пошел к выходу, механически прихватив из руки Лысого нож.
Зэки смотрели ему вслед с угрюмым спокойствием.
Они его уже не осуждали. Вор шагнул в холодный туман утра, и через пару шагов, скорчившись, начал изрыгать содержимое протестующего желудка на затоптанный сотнями ног снег.
– Невкусная попалась, – зевнул бельмастый Чарли.
– Все было по правилам, – сказал для всех и в первую очередь для себя Лысьш.
– Как еще воры посмотрят… – посеял сомнения Гнус, сочувственно поглядывая на Упорова. – В непонятное залететь можно.
– Мерзкопакостный ты человечек, Гнусков, – Лука подперся единственной рукой, говорил полулежа. – В сучьей зоне сукам литерил, в воровской ворам служишь.
– Это когда же я с суками якшался?! – взвился оскорбленный Гнусков.
– На Ягодном бой им колол. Вспомнил, гаденыш?!
Гнусков схватил кочергу, но Верзилов поймал его за руку и без видимого усилия, словно из пращи камень, метнул кулак. Федор ударился головой о нижние нары, сполз на заледенелый пол барака. В тусклом зеркале помутневших глаз таилась недавняя злоба…
– Чарли, – спросил у бельмастого сочувствующий ворам враг народа по кличке Тяп-тяп, – ты бы что лучше съел: крысу или Буденного?
Чарли почти не думал, ответил так, словно все давно было решено и продумано:
– Семена Михайловича, конечно. Чистая конина.
– Хватит зубоскалить! Лучше поднимите Федора, – попросил бригадир, навертывая на ногу суконную портянку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150