! – на всякий случай скрипнув зубами, не надеясь на успех столь незначительного проявления твердости духа, спрашивает Зяма.
– Три последних года во сне пью из настоящего стакана.
– И не напился?
– Шо за базар? – донесся сбоку ленивый голос старшины Холобудько. – Вам доверия оказана, а вы – про стаканы тол завели.
– Ты еще здесь тусуешься, Егорыч? – удивленно посмотрел на охранника Никанор Евстафьевич, доселе вроде бы его не замечавший.
– Где ж мне быть, Никанор? Сказано сопровождать, я и сопровождаю.
– Вам это надо?! – спрятав за кромки жилета большие пальцы, вмешался Зяма. – Идите к законной жене, совершите с ней законный акт по скользящему графику. Очень прогрессивно.
– Мне, гражданин жид, до пенсии полчасика осталось. Не до актов…
– Ну, что за человек такой бесцельный, – оскалился счастливый Ключик. – С родной бабой жить не хочет! Лишь бы покараулить. Феликс Мундеевич на этом деле чахотку схватил.
– Товарищ Холобудько, дайте мне пистолет, я их покараулю.
Зяма решительно протянул руку.
– А это видел?!
Холобудько показал ему жирный кукиш.
– Кому не доверяете, товарищ Холобудько?! Мы ЧК организовывали, партию создали. Пользуйтесь! Вам сраного пистолета жалко?! Стыдно!
– Кто это мы?! Кто это мы?! – попер буром на зэка старшина.
– Жиды! – расцвел золотой улыбкой Зяма. – Мне не верите – у Голоса спросите. Он же умнее Троцкого, но не умнее вас…
Старшина покосился в сторону Соломона Марковича, тот печально скривил рот и кивнул:
– Они. Здесь все без обмана, гражданин начальник. Пистолет им все равно не давайте: сами видите, что из этого вышло.
– Дурак я, что ли?! – зарычал Холобудько.
– Умный ты, Егорыч, – успокоил старшину Дьяков. – Дураки по тюрьмам спрятаны.
Никанор Евстафьевич вытер носок ботинка о штанину Озорника.
– Прекратите, зубоскалы, хорошему человеку настроение марать, не то домой прогоню. В зону! Ты, Егорыч, доведешь нас до первой рыгаловки на улице Ленина. Далее не пойдешь…
– Приказ ведь, Никанор Евстафьевич!
– Слову моему не веришь? А что советский чекист… Под конвоем в приличное место ходить неловко. Я тебе еще раз обещаю.
Холобудько пробормотал что-то себе под нос, и зэки плотной компанией, с одинаково безразличными лицами, вошли в поселок.
Главная улица, носившая когда-то имя Лаврентия Павловича Берия, была переименована в улицу имени Павлика Морозова, но ее по-прежнему звали Бериевкой. Новое название ничего существенного в облик улицы не внесло: те же засыпные бараки, двухэтажные, с кривыми, сложенными из плохого кирпича, трубами и сорванными с петель входными дверями, расписанные самыми изысканными ругательствами дощатые туалеты. Еще – помойные ямы, не чищенные с момента своего основания. В стороне от дороги, задвинутый в глубь чахлого лесочка, стоял одноэтажный барак, просевший в тех местах, где весенние воды подмыли фундамент.
Здесь располагался поселковый совет, и потому латанная толем крыша была украшена линялым полотнищем с надписью: «Мы наш, мы новый мир построим!»
В этом здании, тогда оно выглядело поприличней, подполковник Оскоцкий бил заключенного Упорова ногой в живот, не теряя характерной для себя вежливости, спрашивал:
– Вспомнили?! Вспомнили?!
За окном рубило шаг молодое поколение чекистов, встряхивая песней мглистое осеннее небо:
– Нас в бой за партией ведет товарищ Берия!
А он зарядил свое, занудное:
– Вспомнил?! Вспомнил?!
И все норовил угодить под ребра.
Зэк ничего не вспомнил. Он просто хорошо знал. Кабы вспомнил, так давно бы уже догнивал на Ермаковском ключе, отмытом и приспособленном под кладбище. Дал Бог терпения снести муки, теперь вот – свадьба особо опасного рецидивиста с комсомолкой Камышиной. С настоящим священником и посаженым отцом из честных воров. Забавно…
– Стой, ребята! – распорядился Дьяк.
Бывшая контрольная будка, по-местному – рыгаловка, была приспособлена под киоск товаров повседневного спроса, из которых спросом у населения пользовались спирт да табак. Через вечно распахнутую дверь видно отекшее, чуть презрительное лицо «битой» продавщицы с мушкой, наколотой рядом с левой ноздрей, и торчащей из толстых накрашенных губ папиросой.
Пыльные банки кильки, засиженные мухами макароны, ржавые селедочные трупы, сброшенные за ее спиной для того, чтобы прикрыть гнилую стену, из щелей которой маслянистыми пейсами торчала пакля. На каждого покупателя продавщица смотрела как на личное несчастье и, лишь пересчитав поданные рубли, позволяла фирменную шутку:
– Шо тебе, одуванчик? Ананасика или хрен в попу?!
Все знают – у нее такие кенты, что лучше не обижаться. Спирт наливается из большого цинкового ведра, специально сплюснутого, прямо в чашку весов. Весы вздрагивают, продавщица, перебросив папиросу в угол рта, выдает команду:
– Хлебай! Быстро, козья морда!
Клиент хватает чашку за края, подправляя ладонями течение жидкости, без рывков запрокидывает голову. Уф! Кидает чашку на прилавок. Опрометью кидается через высокий порог, расхлыстанные ступени крыльца и припадает грязными губами к мутной луже.
– Хорошо!
А из рыгаловки уже несется следующий обслуженный клиент.
– …Дале не ходи, Егорыч, – строго сказал Дьяков. – На вот, возьми. Здесь на три бутылки.
Холобудько молча снял фуражку, сунул деньги за истлевшую подкладку. Ленивый и глубоко безразличный к мнению зэков, которых охранял добрых три десятка лет. Зяма не выдержал и опять отвязал ботало:
– Я б с таким в разведку не пошел!
Вытер рукавом нос и, расстроенный, начал мочиться в лужу, приговаривая с обидой, точно состоял в одной партийной организации с Егорычем:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150