Так вот в том ауле ночью я вдруг явственно услышал шум реки, хотя около аул
а ее не было, и никакого речного шума днем мы не слышали. Но река шумела все
явственнее, все громче, все более властно, одна царствуя теперь во всех уг
омонившихся притихших окрестностях. Я слушал ее как чудо (не было ведь дн
ем никакой реки), пока она не подняла меня на мягкую добрую волну и не зака
чала в сладком освежающем сне. А днем опять Ц скрип и звяк, смех и говор. Я с
просил у местного жителя:
Ц Где река?
Ц Какая река?
Ц Та, что шумела ночью?
Ц В соседнем ущелье, вон за той горой.
Так и здесь, в Помпорове, посреди болгарских Родопов, в туманной темноте, м
не хотелось прислушаться до такой степени, до такой топкости и ясности, ч
то если с елок капали бы редкие капли, то различить и услышать. Или, может б
ыть, чешма поблизости, или ручеек, или водопадик, а по-болгарски Ц прыска
ло.
Напрягаться, или, как иногда пишут в романах, превращаться в слух («я весь
превратился в слух»), нам не пришлось. Как только мы остановились и перест
али разговаривать, так и услышали эту слабенькую, но чудесную в обстанов
ке ночных гор музыку Ц не очень далеко от нас бродили три маленьких разн
оголосых серебристых колокольчика.
Я вот сказал Ц «разноголосых». Точно, что каждый из них разговаривал по-с
воему. Мы даже разобрали, что их именно три. Но они вовсе не создавали впеч
атления разноголосицы. Как-то очень уж ладно они дополняли один другого.

Над журчанием ручья, слушая его, я могу сидеть часами, а тем более вечером.
До этой ночи я думал, что на земле не бывает звуков светлее, чище и не надое
дливее, чем пение ручья. Три колокольчика, бродящие поодаль, были для меня
как новое откровение. Я почувствовал, что не двинусь с места, никуда не уйд
у с этого волглого камня, пока не наслушаюсь досыта незатейливой, но родн
иковой чистоты песенки Родопских гор.
Один говорил поглуше, и цвет звука у него был какой-то густой-густой, врод
е бы темно-вишневый; другой Ц по густому темно-вишневому фону рассыпалс
я золотистым солнечным горошком, этакими прыгающими блестками, осколоч
ками, зайчиками; третий был прозрачен и светел, как хрустальные палочки, у
даряющие друг о друга.
То нам казалось, что это не такие уж маленькие колокольчики, но что это дал
еко, может быть, на склоне другого холма, ходят три коровы; то, напротив, воо
бражение, сбивая с толку, говорило, что совсем рядом, но в пятидесяти ли ша
гах от нас, с тремя миниатюрными колокольчиками пасутся овцы. Настроишьс
я на близких овец Ц ну да, овцы, за соседней елкой. Настроишься на далеких
коров Ц не может быть сомнения, издалека доносится разговор колокольчи
ков.
В конце концов завороженные и сбитые с толку, мы пошли па звук, круто спуск
аясь по травянистому склону холма.
Иногда было нужно останавливаться, чтобы прислушаться. Далеко идти нам н
е пришлось. Когда колокольчики были еще не близко, нас окликнул пастух (по
-болгарски овчар). Мы прошли было мимо него, не заметив, а он сидел на камушк
е, в трех шагах от нашей тропинки.
Тотчас Станислав с ним разговорился и узнал в первую очередь, что его зов
ут Коля Михайлов.
Ц То есть как же его называть Колей, Ц воспротивился я, Ц ему, наверно, з
а пятьдесят?
Ц Седьмой десяток. Но это ничего. У нас отчества не полагается, а зовут ег
о действительно Коля.
Итак, Коля Михайлов, худощавый, как и полагается чабану, смуглый, с маленьк
ими усиками, пас овец, среди которых три были с колокольчиками. Вообще Кол
я Михайлов всю жизнь пас овец. Сначала у него были свои овцы, сто штук, как, в
прочем, почти у всех крестьян и Болгарии, так что не нужно нам считать, что
в прошлом он злостный собственник. Тем более, что сто овец в старой Болгар
ии считалось ну не то чтобы бедностью Ц обыкновением. Бывали ведь и тыся
чи и десятки тысяч.
Теперь Коля нанялся пасти кооперативных овец. Записывают ему два трудод
ня в сутки. На трудодень полагается один лев шестьдесят стотинок, то есть,
значит, всего три двадцать, что вовсе неплохо.
Оказывается, за еловым леском, в низине, у Коли Михайлова своя пастушья хи
жина. Строил еще владельцем стоголовой отары, но пользуется ею и теперь. М
ы получили приглашение позавтракать в хижине овчара, если не проспим, а в
станем в 7 часов утра, чтобы к восьми быть на месте.
Весь вечер в гостинице мы разговаривали про колокольчики, и Станислав ра
ссказал мне немало интересного.
Конечно, для дела хватило бы и маленьких колокольчиков, так, примерно, с ча
йную чашку, но шли века, и постепенно выработалась своеобразная традиция
, своеобразная игра, когда один крестьянин не хотел ударить в грязь лицом
перед другим. Не только не ударить в грязь лицом, но и превзойти и похваста
ться. Постепенно выработалась и создалась гамма колоколов Ц 12 основных
и 5 подголосков. Полностью весь основной набор называется «дизие» Ц от «
дюжины». А вообще колокола в Родопах зовут «ченове». Один колокольчик Ц
«чен».
Разные мастера, разные и ченове. Да и у одного мастера, наверно, не все чено
ве одинаковы. Чен с глухим звуком, не певучий, как бы задерживающий звук в
самом себе, одним словом, не звучный чен, называется Ц тунук. О замкнутом,
вечно сердитом, вечно нахмуренном человеке тоже говорят Ц тунук.
А бывают чены открытые, звучные, певучие. Блямкнешь раз Ц звук живет долг
о-долго, и как-то именно легко вылетает из колокола, выливается весь, до по
следней капельки. Вот именно открытый чен. Про него говорят уж не «тунук»,
а «очик». «Очик-гез» Ц называют в Родопах человека с открытым взглядом, с
открытым сердцем, с открытой, доброй, певучей душой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41