Но самое главное, конечно, тридцать две мраморные доски с и
менами павших сынов России. На колокольне 17 колоколов Ц прекрасный мали
новый звон. Как бы симфоническая музыка разносится на всю Казанлыкскую д
олину, особенно зимой в тихом морозном воздухе.

ЭТЮД ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ


Он позвонил ко мне в гостиницу в десятом часу утра.
Ц Можно ли к вам сейчас? Мне очень нужно с вами повидаться. Ц И как бы боя
сь, что я откажу, торопливо добавил: Ц Я звоню от портье, я уже в гостинице.
Я могу подняться?
Ц Но кто вы?
Ц Я русский человек, переводчик. Ц И опять торопливо: Ц Не сомневайтес
ь. Меня знают ваши друзья, болгарские писатели. Ц Он стал называть имена.
Ц Я перевожу их на русский язык. Они меня хорошо знают.
Я разрешил ему подняться ко мне в номер.
Пока он поднимался, у меня было время посоображать, кто он и зачем. Ясно, чт
о русский эмигрант. Мне никогда не приходилось иметь дела с эмигрантами.
Но все же я никогда не обобщал их в своем сознании, не сводил к некоему общ
ему представлению, которое могло бы укорениться благодаря слухам, газет
ам и собственным измышлениям. Как-никак, эмигрантами же были Шаляпин, Рах
манинов, Бунин, Куприн, великая балерина Павлова.
Говорят, некоторые, особенно из молодых, позволяют себе либо хулиганские
, либо провокационные выходки по отношению к советским людям, приезжающи
м за границу. Но хулиганы попадаются у нас и дома. Кроме того, этого уж ника
к не может быть в Болгарии на исходе 1962 года.
Зачем он идет? Я твердо знаю: каким бы ни был эмигрант: политическим, отъяв
ленным, лояльным, нищим или миллионером, Ц ни одному из них не уйти от тос
ки по родине, по России. Это так же закономерно, как закономерно то, что вся
кому человеку не уйти от собственной смерти.
Значит, идет, наверно, поговорить с человеком «оттуда», облегчить душу, по
расспрашивать. Зачем же еще?
Вошел высокий человек в легком поношенном пальто, поношенном берете, в п
оношенных туфлях. Немного нужно было иметь наблюдательности, чтобы поня
ть, что и сам он сильно изношен в житейских бурях, хотя черты былой красоты
и былого благородства, в виде обломочков и крупиц, проглядывают сквозь т
еперешний прямо-таки болезненный облик.
Ц Вы знаете, я прочитал в газете… Очень, очень рад. Вы знаете, я сам в некот
ором роде… имею отношение… перевожу. И оригинальное тоже! У меня до освоб
ождения Болгарии вышло даже два сборника стихотворений… Вы знаете, я уже
двадцать пять лет не разговаривал с русским человеком.
«Зачем же он врет, Ц подумалось мне, несмотря на мою врожденную непоправ
имую, вредящую мне доверчивость. Ц Не может быть, чтобы литератор, живя в
Софии, при малейшем желании не встречался бы с людьми, приехавшими из Рос
сии. Столько делегаций, столько туристских, столько индивидуальных писа
тельских поездок!»
Да и в разговоре (а говорил он много и быстро) сквозило что-то заученное, го
товое на данный случай, используемое не в первый раз.
Потом, когда я поинтересовался, мне рассказали, что у этого человека была
слишком уж тяжелая жизнь, со всевозможными, в том числе и фашистскими, лаг
ерями. Но главное в том, что он в результате сломался. И не только сломался,
его измочалило, не оставив живого места, не оставив той сердцевинки, кото
рая все же может поддержать в критический момент, и вдруг снова встанет
Ц выпрямится человек. К тому же, как мне потом уж рассказали, депрессиров
ан алкоголем.
Но во время встречи с ним я ничего этого не знал, старался быть как можно в
нимательнее, вежливее во всяком случае. Не придал я значения и тому, что он
предложил по рюмочке коньячку. Через десять минут принесли коньяк и мас
лины.
Опять-таки впоследствии прояснилось, что ему было нужно. Он хотел, чтобы я
помог ему напечататься в каком-нибудь московском журнале. Ему хотелось
знать, понравятся ли его стихи у нас в Москве и, может быть (но это уж в самой
глубокой затаенности), могут ли они прокормить его, если бы он вздумал вер
нуться.
Узнал я впоследствии и то, что он не пропускает ни одного приезжего из Мос
квы писателя, чтобы получить эту вот своего рода консультацию.
Ну так бы и сказал. И поговорили бы по-мужски, тем более, что как-никак оба р
усские.
Но он все время юлил (привык юлить в изгнанническом унижении), грубую, отвр
атительную лесть мешал с грубым же бахвальством. И все это торопливо, боя
сь, что я прерву и, может быть, выгоню (привык, наверно, к тому, что и выгоняли).

И это все бы ничего. Я завел речь о нем, желая рассказать о его главном козы
ре.
Чтобы расположить меня к себе как можно более, чтобы доказать мне, что он в
сущности мой (то есть советский) единомышленник (а он знал обо мне только
то, что я приехал из Москвы, не более), этот человек вдруг начал ругать все р
усское, все, что так или иначе связано с Россией.
Я не знаю, с кем из москвичей он встречался до меня, на ком он мог выработат
ь и проверить свою тактику. Но во мне вдруг вспыхнуло острое чувство прот
иворечия:
Ц Ну что же Россия… бездарные и продажные генералы. Офицеры Ц без чести
и совести…
Ц Позвольте, неужели так уж все бездарные и продажные? К тому же без чест
и и совести? Не будем брать ну там Суворова, Кутузова, Нахимова, Макарова, К
орнилова. Это Ц хрестоматия. А храбрость Багратиона, а мужество и удаль Д
ениса Давыдова, а Тушин в описании Льва Толстого, да и сам Лев Толстой Ц о
фицер Севастопольской кампании. Вы живете в Болгарии, наверно, вы знаете,
что здесь существует парк Скобелева. Вы знаете, что, когда Скобелев вел во
йска на приступ, у него вражескими пулями перешибло саблю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41