На улице она стала бывать, как только объявился старший Ерашов, но один-два раза в месяц, а то и в лето. Да и того бы хватило, если бы в короткие прогулки она не сидела в кресле у двери дома, но смогла бы посмотреть парк, прокатившись по аллеям, подремать в беседке у купальни или просто посидеть у самого озера и подышать воздухом, несомым из далекого соснового бора. И теперь все это возможно! Взглянуть бы еще разок на все заповедные и памятные места вокруг усадьбы, на все те деревья и уголки парка, с которыми она давно простилась, лежа в голодных полуобмороках многолетнего заточения.
– За то, что думали обо мне, – благодарю вас, – не сдавалась бабушка Полина. – Но мне жить и так приятно, и так столько радостного перед смертью повидала. Коляска мне и ни к чему!
Положение спас Аристарх Павлович. Он хорошо знал нрав бабушки Полины еще с тех пор, когда Безручкин морил ее голодом, а она, желая умереть, отказывалась принимать пищу от соседей.
– Хорошо, не ешь, – говорили ей тогда. – Но выпей ложку куриного бульона. Одну-то ложку!
И она соглашалась сначала на одну, потом на другую, третью, пятую ложку, и так снова втягивалась в жизнь.
– Ладно, продадим карету! – пробасил Аристарх Павлович. – Но уж разок-то прокатись! Ведь не каталась сроду! Уважь внучат-то, поди-ка, из Москвы везли!
– Ну, так и быть, – согласилась она. – Коли из Москвы везли, мучились…
– А я тебя промчу! – радовался Аристарх Павлович. – Или жеребчика запрячь?
– Жеребчика, – проворчала она. – Вам позволю только вынести меня и посадить. А Аннушка пусть повезет.
И мало-помалу с того дня «карета» бабушки Полины, бывало, не закатывалась до позднего вечера. Ей все больше хотелось успеть увидеть на этом свете: ласточек в вечернем небе, предгрозовой ветер над сосновым бором на том берегу озера, восход солнца и закат, Колокольный дуб, последний оставшийся в Дендрарии кипарис, молодые ливанские кедры, какую-то безвестную черемуху за купальней, от которой уж и пень иструхлявел. У нее оказалось вокруг столько интересов, что она напрочь забывала, кто ее везет и все время стоит за спиной. Она уже не хотела просто сидеть и дышать воздухом; она требовала все время передвигать ее, словно пыталась наверстать упущенное движение за долгие годы статичной жизни.

* * *

Аристарх Павлович передал Таисье Васильевне вырученные за ружье деньги, чтобы она смогла возвратить Безручкину задаток, и на какое-то время поуспокоился. Не только судьба молодых и старых Ерашовых налаживалась и обретала плоть, но и его, Аристарха Павловича, жизнь начинала обрастать какими-то реальными действиями и событиями, прежде бывшими лишь в его фантазиях. Совершалось волшебство: все, что раньше он задумывал и чего желал, таясь от жесткой действительности, принимало зримую форму, наполненную переживаниями и чувствами, часто такими неожиданными и необычными, что и вообразить невозможно. Если он и раньше любил жить, то теперь любил свою жизнь втройне, ибо все, что происходило хорошего вокруг, доставляло ему радость и ощущение праздничности даже в самый обыденный день. И если он раньше многое прощал людям, в том числе и подлость, то теперь и прощать ему хотелось втройне. День-другой покипела обида на Безручкина и улеглась. Слушая стук над головой ремонтируемой квартиры – бывшей слепневской, – он уж сожалел, что не сказал Николаю Николаевичу, где взять мореного дуба. И сейчас немного переживал по этому поводу и «дозревал», чтобы зайти к нему покаяться, и пусть ныряет в озеро за настоящим материалом.
Это было полное и неосознанное подчинение одному простому, даже примитивному закону, по которому живет вся живая и неживая природа – закону восполнения добра, когда даже самая малая растраченная его частица немедленно возвращается назад, но уже утроенная. Принял «ненужный» подарок – жеребенка – получил коня, обменял квартиру – нашел клад, приветил незнакомого офицера – оказался в его семье. И этому не должно было быть конца, во что Аристарх Павлович свято верил. Не потеряй он дар речи – до сих пор ходил бы в теплицу, поматюгивался бы, балагурил и никогда бы не запел, и не свершилось бы чуда – не протянулась бы эта тонкая и таинственная нить, связавшая его с Валентиной Ильинишной.
Да как же ее не любить – жизнь, в которой всякое движение души никогда не пропадает зря?
На следующий же день после возвращения из Москвы Валентина Ильинишна пришла к Аристарху Павловичу средь бела дня, у всех на глазах и без подруг, без «прикрытия». Она была какая-то ясная и взволнованная одновременно, потому что таила в себе переполнявшую душу радость, и таила лишь потому, что хотела сделать ему сюрприз, удивить его приятной неожиданностью.
– Нам с тобой нужно съездить в Москву, – сообщила она. – Всего на один день.
– Зачем? – любуясь ею, пропел Аристарх Павлович. – Хотя, прости… Я готов! Сегодня уезжаем?
– Нет, завтра, – улыбаясь, сказала Валентина Ильинишна. – На первой электричке. А вечером вернемся… Только, пожалуйста, не ешь ничего сладкого и соленого.
Последними словами Аристарх Павлович был окончательно введен заблуждение, но не хотел его разрушать. Не то что сладкого и соленого – вообще ничего не ел, не пил, ожидая утра. Известие, что Валентина Ильинишна пригласила его в Москву, обратило Аннушку и Кирилла в восторг. Аннушка сразу же начала подбирать костюм, в котором следует ехать, и ничего подходящего в гардеробе Аристарха Павловича не отыскала. Был один приличный, но шерстяной, черный и для лета не уместный.
– Кирилл! Показывай, что у тебя в чемодане! – приказала она. – Вы по комплекции примерно одинаковые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144