Не хотел показать своих шедевров гнусный старик, не поборол зависти, не простил ему молодости и удачи… Кирилл разворачивал полотна к свету, смотрел и отставлял – мелькали какие-то пейзажи с домами, церкви, кладбищенские литые оградки в зелени, портреты стариков с орденами, заводские трубы и конструкции… Но вдруг у Кирилла дрогнули руки – Аннушка лежала на траве, закинув руки за голову, и пучки яркой осоки лишь слегка заслоняли обнаженные груди и бедра. Он отставил полотно в сторону, взял другое, больше размером: Аннушка стояла перед зеркалом, и какая-то свисающая тряпка заслоняла ее фигуру, но в зеркале она представала во всей красе… На третьем холсте она лежала на чем-то черном между свечей, и в отблесках розового пламени бугрились все выступающие части тела…
Он перерыл все завалы картин, обшарил углы, перебрал подрамники с чистым холстом и обнаружил еще шесть полотен, где Аннушка была изображена в дымчатых, просвечивающихся одеждах либо обнаженная. С той, что стояла на мольберте, всего набиралось десять, и нечего было думать унести эти картины за один или за два раза. К тому же как идти с ними ночью по городу? Мысль заметалась – спрятать на время где-нибудь в подвале, закопать, сжечь во дворе, однако «чуткий инструмент» выхватил из мешанины инструментов на верстаке остро заточенный скальпель…
Холст распадался под ним с тихим треском. Полотна, обрезанные по подрамнику, выпадали на пол и медленно, словно береста на солнце, скручивались в сдвоенные трубки. Все десять картин уместились в один тяжелый рулон. Кирилл отыскал шпагат, перетянул его в нескольких местах и из остатков шпагата сделал ручку, чтобы удобнее нести. Скальпель он засунул между полотен и огляделся…
Отовсюду со стен на него смотрел старик, в сумраке напоминавший демона.
– Приходи после свадьбы!
Нет, пока он жив, все будет продолжаться. Она придет к нему после свадьбы, и он пожалуется, что картины похищены. Начнется все сначала…
Надо было уходить, кончалась короткая летняя ночь и небо за окном посветлело. Кирилл стоял посередине мастерской с рулоном холстов и не мог двинуться с места. Его было не убить, не хватило бы патронов, поскольку старик казался вездесущим и бессмертным. На портретах он щурился и надменно улыбался, словно говорил – я стар и страшен, я немощен и уродлив, но она все равно придет ко мне и с удовольствием снимет одежды передо мной. Ей нравится позировать перед стариком, ибо в контрасте с моей убогостью она становится еще прекраснее. Ей доставляет радость, что я смотрю на нее, трогаю руками; ей приятно, когда я молюсь на нее, ибо для красивой женщины моя молитва – высший смысл ее жизни. Я – чародей! Я создаю ей вечное, нетленное тело, которое сохранит красоту и после ее смерти. Ты же, молодой и удачливый, не способен принести ей такое счастье и можешь лишь физически, недолго обладать ею. Но она все равно принадлежит только мне!
Он не мог объяснить, почему это так, но понимал, что это действительно так! Иначе бы Аннушка не стремилась сюда, словно завороженная, и Кирилл чувствовал: всякое препятствие ее стремлению вызовет гнев и немедленный разрыв. А если он ничего не сказал и не сделал в тот первый день, то теперь уже поздно что-либо делать и говорить. Он понял, что власть над женщиной – эта такая же неуправляемая стихия, как гроза, зима или наводнение, и не существует в мире правил или законов, следуя которым можно овладеть чувствами и волей женщины. Даже самая преданная и страстная любовь никогда не в силах покорить ее до конца; все равно останется некая глубинная суть, не подвластная ни самым тонким, изощренным чувствам, ни доскональным знаниям ее непредсказуемой психологии.
Только он понял это, как приговоренный, над которым занесли топор и теперь требуют, чтобы смирился со своей участью – быть зарубленным.
Из мастерской Кирилл вышел через двери: все замки на дверях открывались изнутри.
Не скрываясь, он долго брел по городу и иногда шаркал об асфальт тяжелым свитком полотен. Однако рассвет быстро высветлил небо и постепенно привел его в чувство. Он стоял на пешеходном мосту через реку, совершенно один в обезлюдевшем городе. В любом случае надо было избавиться от ноши и вернуться домой, пока не проснулись. Кирилл разрезал шпагат и стал заворачивать в полотна камень…
И не удержался. Преступника всегда тянет посмотреть на свою жертву…
Из десяти картин лишь три были с Аннушкой: последняя, заранее проданная в банк, пейзажная среди жесткой осоки и полутемная, со свечами. На всех остальных были совершенно другие женщины, при свете утра уже ничем не похожие на Аннушку, хотя тоже красивые и волнующие. Он резал их скальпелем, рвал на куски и бросал вниз с моста. Фанерно-жесткий холст неожиданно легко дрался на части вдоль и поперек, а красочный слой, намертво впитавшийся в ткань, оставался целым и не осыпался на разрывах. Куски полотен долго кувыркались в воздухе, планировали и, ложась на воду, не тонули.
Потом он бросил скальпель и, последив, как течение уносит за поворот светлеющие в воде пятна, спустился вниз и долго мыл с песком руки, избавляясь от въевшейся краски.
Домой он вернулся на восходе солнца, забрался в комнату через окно и первым делом отнес пистолет к Аристарху Павловичу. Затем разделся, еще раз придирчиво осмотрел одежду и лег.
Перед глазами, словно камешки из разбитого калейдоскопа, сыпались и сыпались обрывки холстов.
… Кирилла растолкал Аристарх Павлович, одетый в спортивные трусы и майку.
– Вставай, буди невесту! – запел он. – Ну, продирай глаза! Аника-воин!
Ему снилось, будто он стрелял в старика, но кольт давал осечки либо выстрелы были настолько квелыми, что пули застревали в стволе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144