– Ура! – закричали Колька с Мишкой.
В ответ им раздался длинный, облегченный вздох. Колокольный дуб вздрогнул, и вместе с ним вздрогнули земля и все окрестные деревья. Почему-то шустро полетела зеленая листва, растяжки загудели, словно тронутые неосторожно струны, закружились стрелы солнечных лучей, пронизывающих кроны: казалось, в неподвижном воздухе пронесся вихрь, исказивший все пространство…
Колокольный дуб неожиданно далеко шагнул со своего корня, накренился и обвис на растяжках, будто попавший в тенета.
Завороженные этим зрелищем, люди замерли под дрожащими вековыми деревьями. Над головами, как последний аккорд, плыл долгий гул тросов…
Ни с кем не прощаясь, Веденников тихо вышел на центральную аллею и почти никем не замеченный и какой-то незаметный, невзрачный медленно покинул Дендрарий.
Закованная в бетон сердцевина Колокольного дуба постепенно перепрела, и то, что не могли взять топоры из крупповской стали, то, что не смогли переломить направленными взрывами, осилил мягкий, замшевый на ощупь древесный грибок. Когда-то прочная, окаменевшая древесина хранила еще форму и структуру, заметны были и годовые кольца, и детские, вросшие в тело сучья, но незримые корни грибка, проникнув повсюду, высосали из сердцевины тот красно-кровяной цвет, который был признаком жизни и крепости. И лишь единственная живительная жила толщиной в руку соединяла корни и крону, давая сок и призрачную жизнь последнему засыхающему отростку.
И вымороченная это сила никогда бы не смогла разорвать бетонного башмака и только создавала иллюзию выздоровления, образуя древесный наплыв над постаментом, тогда как омертвевший ствол под покровом бетона вовсю разъедал грибок. Он двигался по сердцевине в корень и крону, и эта теплящаяся жизнь дерева была мучительной, и, наверное, потому последний вздох Колокольного дуба был вздохом облегчения…
Когда же затих звон растяжек и осыпались на землю сбитые ими зеленые листья, из сердцевины, из той живой жилы, которая питала умирающее дерево, начал капать сок. Первыми его заметили меньшие Ерашовы и, припав губами, стали слизывать набегающую мутную влагу. Но сок оказался горьким, отдавал запахом прели, и Колька с Мишкой долго потом ходили и отплевывались. Через несколько минут течение сока усилилось; он растекался по пню, по старому, изъеденному грибком разрубу, затем по коре пня сбегал и впитывался в землю. По-видимому, какая-то часть огромного корня, его отдельные жилы еще были живы и продолжали тянуть влагу. По опыту Аристарх Павлович знал, что к ночи или, в крайнем случае, к утру эта струя иссякнет и лишь тогда наступит окончательная смерть дерева.
Когда же поздно вечером, уже в темноте, они с Валентиной Ильинишной пришли к поверженному Колокольному дубу, то не увидели, а услышали тихий звон родничка. Фонтанчик заметно окреп, струя толщиной в карандаш поднималась над пнем и, омывая его, стекала на бетонную щебенку. Аристарх Павлович попробовал воду на вкус – горечь почти исчезла, и оставался лишь дух прелой древесины да ломил зубы глубинный, земной холод. А на заре, когда он тихо вышел из дома, чтобы не будить уснувшую под утро Валентину Ильинишну, и прибежал к дубу, не поверил глазам своим: из пня бил самый настоящий ключ, причем напор был таким сильным, что фонтан поднимался до полуметра, и этот живой, стремительный бег воды был наполнен какой-то неиссякаемой внутренней силой. В сломленной, изъеденной грибком сердцевине промыло почти круглое отверстие величиной в палец, откуда вырывалась светлая, прозрачная струя; отмытый пень со старым разрубом стал пятнистым и больше напоминал мрамор. От него вода уже проложила себе русло вниз по склону холма. Звенящий ручеек змеился между мощных корней, выходящих на поверхность, наискось перебегал полянку и, лавируя между старыми деревьями, скрывался где-то в глубине Дендрария. Вода уже не отдавала ни горечью, ни прелью, поскольку это был не сок, поднятый корнями с глубины, а самый обыкновенный родник, и то казалось удивительным, что здесь, на вершине холма, по всем приметам и законам он никак не мог забиться из земли с такой силой. Рухнувший Колокольный дуб словно перелился в другую форму, обратился в ключ и теперь продолжал жизнь в новой, неожиданной ипостаси.
Пораженный и обрадованный этим перевоплощением, Аристарх Павлович побежал домой, чтобы разбудить весь дом и привести сюда. Детский нетерпеливый восторг клокотал в груди, и трепещущее дыхание в любой миг могло вырваться наружу смехом и слезами одновременно…
Весь дом уже был разбужен, повсюду царило беспокойство и торопливая суета. У дверей на стуле сидел полусонный солдат и в ожидании теребил в руках несуразную зеленую кепку с большим козырьком. Кирилл был одет в легкую летнюю форму и растерянно перебирал свои бумаги в бумажнике. Аннушка с Екатериной спешно укладывали «тревожный» чемодан.
– Батя, уезжаю! – с каким-то удивленным испугом крикнул Кирилл. – Приказ срочно явиться к месту службы…
– Ох. Кирюша, это лишь начало, – невозмутимо сказала Екатерина. – Столько этих приказов будет, столько тревог… Братец твой редко какой отпуск догуливал по-человечески.
– Товарищ лейтенант, опоздаем к первой электричке, – поторопил посыльный солдат. – Приказано посадить в первую…
Провожали до ворот Дендрария почти бегом. Аристарх Павлович нес чемодан, а Кирилл, обняв Аннушку, уже пришел в себя и ворчливо острил на ходу:
– Женишься тут, как раз! Можно сказать, из-под венца выхватили! Тиимать!.. На хрена мне эта служба? Скорей бы на пенсию…
За воротами дожидался военкоматовский «уазик».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144