Кирилл хотел крикнуть – хорошо! – но от ударов по спине задохнулся. Тогда он попытался перехватить дубинку, потянулся скованными руками и отлетел к задней стене. В левом ухе хлопнуло, словно воздушный шар, и зазвенело.
– Хочешь – еще постучи, – спокойно бросил охранник и затворил камеру.
Онемевшее тело казалось чужим, неуправляемым, перетянутые руки посинели, но распиравшая его ярость не угасла, а будто сжалась в комок и затаилась горящим красным углем. Перед глазами возник афганец – тот самый, что рвался пострелять из танка и карабкался на броню. Его так же били дубинами, а он не чувствовал боли, вертелся под ударами как резиновый и что-то орал.
Вместе с бесчувственным телом очужело и время. Кирилл не помнил, не замечал его: ни к чему стало знать, вечер сейчас или ночь и сколько он находится в этой камере. Ему было хорошо, потому что уголь ярости вновь начал разгораться и притягивать к себе чувства. Вдруг дверь открылась, и охранник – тот, что бил или другой: все они стали казаться на одно лицо, – бесстрастно скомандовал:
– Выходи! Лицом к стене!
Кирилл вышел, разминая затекшие в неудобном положении ноги. Пристукнул каблуками, словно хотел сплясать.
– Лицом к стене!
Похоже, охранники и вся служба безопасности насмотрелись американских боевиков про полицейских и теперь до смешного копировали все их действия, команды, и потому их поведение казалось ненастоящим, а голоса звучали как голос переводчика – развязно, нудно и порой торопливо. Кирилл усмехнулся и выматерился с солдатской простотой – опять нарывался, однако страж насильно приставил его к стене и наскоро ощупал одежду и карманы.
– Иди вперед!
Его привели в кабинет на четвертом этаже, посадили на стул перед пустым столом. Поигрывая дубиной, охранник маячил за спиной, ждал хозяина. Не зря все-таки два года качал мышцы! Небольшая прогулка по коридорам и лестницам восстановила нарушенное движение мышц и их силу. Только бы сняли наручники, чтобы отошли руки…
Вошел хозяин – тонкий, узкоплечий человек в огромных очках, по пути к столу, хмуро распорядился:
– Наручники снять.
Охранник разомкнул челюсти железных браслетов, козырнул и скрылся за дверью. Кирилл усиленно растирал отекшие руки.
– Ерашов Кирилл Владимирович?
– Я! – откликнулся Кирилл.
– Руководство приносит вам официальные извинения за незаконное задержание, – проговорил очкастый, глядя в сторону. – Вы сами виноваты. Нашего сотрудника смутило ваше неадекватное поведение.
– Какое? – задиристо спросил Кирилл.
– Неадекватное! – раздраженно повторил очкастый. – Все, вы свободны. В соседнем кабинете получите вещи, отобранные при обыске.
– Нет, погодите! – взъярился Кирилл. – Мне ваши извинения!.. Где тело моего брата?
Очкастый сжал губы, приблизился к нему вплотную:
– Нам это неизвестно.
– Вам все здесь известно!
– Не знаю, где тело вашего брата, – отчетливо выговорил очкастый. – Я не стрелял по Белому дому. Вы – стреляли! Должно быть, и известно вам больше. Идите, ка-пи-тан…
Очки его словно увеличили ненависть в глазах, к нему, к Кириллу, ненависть, тяжелую, как ртуть, и холодно застывшую. Она гасила его ярость сильнее, чем резиновые дубинки охранников.
Может, и били его из ненависти…
Кирилл вышел из подъезда на пустую ночную улицу и только тут вспомнил, что еще действует в Москве комендантский час и центр города наверняка кишит патрулями. И сразу понял, что его специально выпустили ночью, чтобы подставить под дубинки ОМОНа. Кирилл обернулся к зданию, погрозил кулаком:
– Хорошо!
И не скрываясь, побежал по тротуару. Москва, словно огромная рыбина, заглотившая добычу, стояла на стремнине и слегка шевелилась жаберными крышками, пропуская воду; стояла с остекленевшими глазами, прислушиваясь к своему чреву, где переваривалась невидимая пища, где происходила незримая и мучительная работа. А мелкие рыбешки, проплывая мимо, принимали ее за мертвый камень…
Кирилл бежал с ожиданием окрика «Стой!» либо выстрелов в спину, однако скоро стал задыхаться – дубинки охранников не прошли даром. Он остановился, и приступ глубокого астматического кашля скрутил его пополам. Отплевавшись, он с трудом унял его и вытер губы – на ладони была кровь…
И эта своя кровь словно привела его в чувство. Он забрел в какой-то двор, протиснулся между мусорных баков и сел на пустой ящик. Долго держался, чтобы не курить, и, едва закурив, ощутил, как вместе с дымом закружился в легких щекотливый позыв к кашлю.
С окончанием комендантского часа он вышел на улицу, с трудом остановил машину и за большие деньги поехал домой. Он чувствовал усталость во всем теле, а вместе с ним как бы и ярость притомилась в крови и сознании. Он хотел только спать, а выспавшись, не знал, что станет делать дальше. Привыкший все время думать о будущем, так или иначе рассчитывать свой следующий шаг, сейчас он был лишен этой способности вместе с больной памятью прошлого. Суть всей жизни очень емко укладывалась в текущую минуту, и она, как лучик лазерного прицела, скользила в пространстве, выискивая цель.
Он едва поднялся на двенадцатый этаж: стариковские одышка и кашель мучили его на каждом марше. Он открывал мусоропровод и сплевывал кровь. С ключами наготове Кирилл подошел к своей двери и остановился.
На крашеной железной двери была надпись: «Здесь живет убийца».
Не веря глазам, он потрогал рукой буквы, написанные ярким суриком: краска еще не просохла и липла к пальцам.
– Хорошо, – проронил он и сел на ступеньку лестницы.
И затылком почувствовал рдеющие красные буквы.
Частная машина, на которой он приехал сюда, стояла у обочины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144