Пламя высветило молодое, изможденное болью лицо. Пока конюшица собирала в потемках дрова, человек отогрел над огнем руки; тело же его била крупная дрожь.
– Спаси меня, – он заплакал. – Я истекаю кровью… Замерзаю!
Конюшица с трудом освободила человека от тяжелого панциря.
– Так тепло одет и замерзаешь… А мне вот и босой тепло.
– Эта одежда не греет…
– Зачем же ее надевать, если не греет?
– Она защищает от пули… Это бронежилет.
– Что же не защитила? – Конюшица расстегнула тяжелый окровавленный бушлат, куртку и наконец добралась до раны. – Нечем и перевязать… Разве что мхом?
– Большая рана? – спросил он со страхом.
– Ма-аленькая, – она рвала мох и оттирала от крови вспухший живот. – Будто на сучочек наткнулся..
– Почему же ноги не слушаются? Почему встать не могу?
Конюшица положила его на бок, и кровь из живота потекла, как из бурдюка. Завернула на спине одежду – на позвоночнике возле поясницы налился огромный пухлый синяк.
– Я выживу, да? – спросил он с надеждой.
– Конечно, – заверила конюшица. – Не умрешь же ты от такой крохотной раны. Сейчас присыплю ее золой, приложу мох, и к утру заживет.
– Пить хочу…
Она стала выдавливать из мха капли воды ему на губы, он просил – еще! еще! – но много ли надавишь? Однако человек и этому был рад, слегка оживился:
– Тепло стало… Кто ты? Ты не из Белого дома?
– Нет, я из землянки.
Жеребчик чуть осмелел и вышел в свет костра. Он ревновал конюшицу, что она ухаживала за человеком – чистила ему кожу, гладила гриву и челку, и чувство это было сильнее, чем страх.
– Конь! – тихо изумился человек. – Какой красивый конь!.. А я в школе сочинял песни и пел под гитару. У меня была песня про коня.
– Спой, – попросила она. – Если можешь.
Он подумал, пошевелил губами и обескураженно сказал:
– Не помню… Забыл. Все забыл. Но помню – была…
Жеребчик, будто показывая свою стать, поворачивался то одним боком, то другим, красиво выгнув шею, чесался мордой о свою ногу, потом резко вскидывал голову и замирал.
– Почему меня не ищут? – вдруг спохватился человек. – Неужели они забыли обо мне, бросили? Я же ранен!
– Хорошо, что забыли, – успокоила конюшица. – Теперь ты вольный. Хочешь жить в лесу?
– А рана правда не опасная?
– Нет, только крови много вышло.
– Хочу, – признался он. – Мне так хорошо стало, звезды над головой вижу… И про звезды песня была!.. Давно не пел, потому и вспомнить не могу… А ты сейчас не уйдешь от меня?
– Не уйду.
– Тогда я посплю немного и наберусь сил.
– Спи, – она погладила его по волосам, подгребла листьев под голову.
– Рука теплая, – проговорил он и будто бы заснул.
В следующий миг жеребчик взвился на дыбы, заржал, застонал от дуновения смерти; в небо вместе с искрами и дымом взметнулась черная тень, похожая на птицу, закричала визгливо и пронзительно и растаяла в темном небе. И сразу поднялся ветер, тучи поплыли над лесом и скрыли звезды.
Конюшица подняла лопату и начертила рядом с человеком прямоугольник.
– Вот и тебе будет землянка. В лесу станешь жить. Ничего, тебе тепло будет. Листьями присыплет, затем снегом… Тебя ведь тоже забыли и никто никогда не вспомнит, если ты даже своих песен не помнишь…

* * *

Аннушка вставала редко, лишь по какому-то важному случаю, но быстро подступала слабость, подкашивались ноги, и возвращалась она к себе в комнату, держась за стенку либо обвиснув на плечах Валентины Ильинишны. Врачи ставили один диагноз, потом другой, и все настойчивее советовали лечь в больницу на обследование. Аннушка отказывалась и от больницы, и от лекарств, чаще всего запиралась и, никого не впуская, лежала с книгой в руках, иногда читала, иногда засыпала в таком положении или просто смотрела невидящими глазами на книжные страницы. После ареста Аристарха Павловича в доме учинили повальный обыск – простучали даже стены, полы, подоконники, а в комнате Аннушки перевернули всю библиотеку бабушки Полины, пролистали все книги, прощупали переплеты, развинтили старинную люстру, чтобы заглянуть внутрь Пока молодые люди в гражданском перетрясали библиотеку и вещи, Аннушка смотрела на них равнодушно, однако когда они заинтересовались скульптурой Афродиты и стали рассматривать свежесклеенные рубцы на руках, не выдержала, приподнялась на постели.
– Не смейте!
И тем самым словно подстегнула их. Олег все-таки нашел состав клея, и руки Афродиты держались так крепко, что без молотка и зубила отбить их не удалось. Принесли инструменты и с каким-то азартом снова расчленили скульптуру. Аннушка обвяла и не смогла произнести больше ни слова.
После обыска у нее начали мертветь руки…
Она перестала запираться, и, пользуясь этим, царевичи заходили когда вздумается – приносили еду, питье или просто сидели и разговаривали. С детьми Аннушка слегка оживала, придумывала игры, давала поручение достать какие-нибудь книги с самых верхних полок, принести снежок после первого снега. И однажды царевич Николай Алексеевич ни с того ни с сего вдруг сказал:
– Когда ты будешь выходить замуж, я буду твоим пажем и понесу шлейф.
– И я тоже, – добавил великий князь Михаил Алексеевич.
Аннушка заплакала навзрыд, и они долго потом утешали ее, массировали руки, гладили по голове и тоже шмыгали носами.
После этого они уже не вылезали от Аннушки до позднего вечера. Если Екатерина приходила за ними и уводила из комнаты чуть ли не насильно, то получала в ответ десятки вопросов.
– Ты знаешь, мамочка, почему динозавры вымерли сразу все?
– А знаешь, почему у них были маленькие головы и огромные туловища?
– Что такое – хаос?
– Почему у рыбы мозги жидкие, а у человека твердые?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144