Когда?
Тяжелый то выдался день, ох, тяжелый! Для изголодавшихся людей Кутуйан нынче был выше пророка и Белого царя. И почти каждый просил: добавь хоть немного. Как просил! Кутуйану целовали полы чапана люди втрое старше него, целовали и умоляли дать еще зерна.
Долго после того не мог он забыть старика с бельмом и мальчугана, которого старик привел с собой. Они пришли последними. Отдав старику его долю, Кутуйан сказал:
— Аксакал, вы тогда подняли тревогу насчет денег... Вот, возьмите то, что вам положено, хватит вам теперь до осени на лепешки вашим внукам.
Вместо Того чтобы поблагодарить, старик накинулся на него с невероятной злостью:
— Как это «хватит»?! — кричал он, и глаза у него чуть ли не вылезали из орбит.— Чем мы хуже других? Я видел, как отсюда мешками выносили!
Кутуйан попытался успокоить:
— Аксакал, все это по точному расчету. Вам столько полагается.
— Не знаю я никаких твоих счетов и расчетов! Каждому свою доля, но у каждого своя удача. Я тут последний, и у тебя зерно еще осталось. Стало быть, так мне повезло. На- гы пай!
Зерна оставалось меньше полмешка, да и то небольшого. Мальчик, которого привел с собой старик, вдруг кинулся к тому мешку и вцепился в него мертвой хваткой.
— Это наше! Отдай!
Кутуйан, досадуя в душе на необузданного парнишку, взял его за плечи и оттащил в сторону. Тот вырвался и снова ухватился за мешок.
— Ах ты! — Не сдержавшись, Кутуйан хлестнул камчой мальчишку по спине.
Тот всхлипнул и повалился на землю.
— Кутуйан-байке... за что ты меня? — По худому и грязному ребячьему лицу градом катились слезы.
Кутуйан застыл на месте, словно громом пораженный. Случай возле брода через Кара-Су, когда его ни за что ни про что ударили плетью по голове, вспомнился ему так ясно, так ощутимо, словно это было вчера. «Боже ты мой, сам-то я что творю? Чем провинился голодный ребенок? Кто я такой, чтобы подымать на него руку? Кто дал мне такое право?» Он поднял мальчишку и прижал к себе. Молча. Именно в эту минуту вошел Санджар-ата. И тоже не сказал ни слова, все было ясно и без слов.
Кто о душе печалится, а кто о своем достатке... Пока Кутуйан и Санджар молча глядели друг на друга, старик с бельмом суетливо пересыпал зерно из мешка в свой курд- жун.
Кутуйан, очнувшись, наклонился к мальчику, погладил его по голове.
— Бери, мой хороший, забирай все,— сказал он,— доживем до осени, а там...
Он не договорил, его перебил вышедший из оцепенения Санджар:
— Кутуйан, а ты-то, ты сам? Как же так, ты столько потрудился и останешься ни с чем? Всем раздавал батманами, а себе ни зернышка. Что станет делать бедная Мээркан, как будете жить? Разве вы богаче других? Она ведь ждет, что ты хоть сколько-нибудь зерна принесешь домой, а ты...
Старик, собиравшийся взвалить себе на спину курджун, при этих словах Санджара замер. Медленно повел своим единственным зрячим глазом на Санджара, потом на опустившего голову Кутуйана. Подошел к нему.
— Возьми,— сказал он.— Возьми это себе, Кутуйан. Этот старый человек говорит правду. Ты потрудился тяжело. Вам с матерью тоже хватит на лепешки того, что осталось в мешке и что я хотел забрать себе. Я что, я свое уже отжил, пил и ел посланное судьбой. Готов и умереть хоть сегодня. А тебе и таким, как ты, еще жить да жить. Доброго здоровья тебе, Кутуйан, что бы мы делали без тебя?
— Нет, аксакал, забирайте.— Слова Кутуйана звучали твердо.— Это ваша доля.
— Спасибо,— тихо-тихо ответил старик. — Благослови тебя бог, сын мой.— И зашагал со своей ношей к себе в аил.
Кутуйан и Санджар долго смотрели ему вслед. Мальчик тоже стоял возле них. Он, как видно, чувствовал себя виноватым. Поднял лицо к Кутуйану:
— А я думал только о том, что дома у нас все голодные...
Кутуйан улыбнулся ему:
— Все хорошо. Ты думал о других, это хорошо, так и должен рассуждать человек. Иди, забирай то, что надо нести тебе, и догоняй деда.
Домой Кутуйан вернулся потемну. Пришел с пустыми руками, волоча за собой камчу по земле. Мээркан была дома одна и кончала какую-то работу. Она не встала на этот раз навстрчу сыну, только бросила на него недовольный взгляд исподлобья и продолжала заниматься своим делом. Постель для Кутуйана была постелена. Немного погодя Мээркан спросила холодно и отчужденно:
— Закончили?
Кутуйан повесил плеть на кереге, медленно, устало согнул спину и присел.
— Кончили, слава богу. Ох-хо... Со вчерашнего дня крошки во рту не было... У тебя что-нибудь есть, мама?
Мээркан сердито встряхнула свою работу.
— Откуда оно возьмется? — ответила резко и зло.— Или ты чего принес?
Впервые в жизни она его упрекнула.
Кутуйан переменил положение — привстал на колени. Ввалившимися, покрасневшими от недосыпа глазами глянул на мать:
— Мама?
Мээркан его не слышала, не хотела слушать. Начала говорить все тем же резким, неприятным голосом:
— Люди с утра развели огонь в очагах, жарят пшеницу... ожили. Только я то и дело попусту выходила на дорогу встречать тебя. Ты роздал людям, но о своей одинокой матери к»был. Я уж не говорю о хозяйстве, об одежде. Все обеднели, всем трудно. Но о еде, о пропитании должен ты был подумать. У нас пустой казан, ты это видишь? Горькая моя доля, расти-
сына в таких трудах, думала, оправдает он мои заботы. А что н получила?
— Мама, но ведь люди...
— Люди тебе хлеба в подол не насыплют, понял? Каждый сам о себе печальник, каждому дому свой светильник.
— Не надо так, мама! Свой народ не даст с голоду пропасть, ты же знаешь. Вспомни, как плохо было нам без своего народа, мама.
Мээркан больше не сказала ничего, только смахнула рукой набежавшие слезы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92