Асеин досадовал: надо же как полил, не удалось пройти еще хоть пару загонов... Старик окликнул ребят:
— Эй, распрягайте-ка, освободите ремни, да бегите сюда.— Он перевернул плуг.— Теперь уже не поработаешь, скользко... Ну, живей, живей!
Тем временем прибежала Мээркан с пустыми сухими мешками.
— Аке, да вы так совсем промокнете! Нате, накройтесь.— Она протянула Асеину мешок, а два другие отдала ребятам.
С оглушительным треском раскатился гром, дождь еще усилился. Волы стояли тихо, только дышали тяжело, бока у них ходили ходуном.
Снова молния и новый удар грома. Ослепительно белым светом на мгновение озарило все кругом. Вот уж поистине божья мощь, да еще с самого утра.
Речка Джыламыш вздулась, ворочает и несет большие камни, и даже здесь, наверху, слышен их грохот. Кажется, где-то воет собака... Или это волк? Нет, конечно, собака, волки не могут прийти сюда весной. А вдруг и взаправду волки, им такая погода в самый раз.
Непогода не утихает. Все собрались в доме. Масляный светильник горит как-то особенно тускло, слабое пламя его, колеблемое воздухом, то и дело ложится набок, трепещет, и
мечутся по беленым стенам комнаты темные тени, то нелепо огромные, то маленькие, и кажется, что они о чем-то шепчутся между собой. В доме неприютно и мрачно.
Кутуйан молча прижимается к материнским коленям и смотрит на всех. Никто не говорит ни слова.
Мать почувствовала, что мальчик весь дрожит.
— Что с тобой, хороший мой, ты замерз? Выпей-ка горячего чаю.— И она накрывает его полой своей безрукавки, теснее прижимает к себе.
Кутуйана почти всю ночь бил озноб, он то засыпал, то пробуждался в испуге. Мээркан не смыкала глаз, обеспокоенная неожиданной болезнью сына: простудился, должно быть. Только под утро мальчик уснул более или менее спокойно, но сны ему снились один страшнее другого. Запомнился, правда, лишь последний. Он, Кутуйан, один и гонится за бабочкой с темными пятнами на крыльях, лениво и неуклюже перелетающей с места на место. Он не знает, где находится. Какая-то поляна, густо заросшая высокой травой. Кутуйану кажется, что он вот-вот догонит бабочку... Но нет... Она близко, совсем близко, и все-таки он не может ее поймать. Больше он не в силах двигаться. Останавливается и вдруг видит, что бабочка сама летит к нему, каждый миг увеличиваясь в размерах: туловище ее в рост человека, голова размером с голову теленка, а темные пятна на крыльях превращаются в живых птиц, в ворон, и взлетают в воздух целой тучей, закрывая свет солнца. Они кружат возле Кутуйана, хлопают крыльями, разевают огромные клювы, он видит их шевелящиеся языки. Глаза у птиц горят злобой. Кутуйану страшно, он чувствует себя беспомощным, слабым, топчется на месте и прикрывает руками макушку. Он кричит, зовет на помощь, зовет не мать, а отца. Вороны все кружатся над ним, все хлопают крыльями.
— Оте-ец! Отец!
Отец, должно быть, услыхал, потому что издалека, со стороны кладбища, доносится его голос:
— Кукента-а-ай! Родной мой! Единственный! Не бойся, я иду к тебе. Сейчас...
Вскоре отец и вправду появляется. При виде его вороны улетают прочь. Яркий свет заливает все кругом, в вышине поет жаворонок. Широко раскинулось чистое поле. Отец останавливается рядом с сыном. На нем все та же овчинная шуба с черным воротником. Лицо немного осунулось, но глаза по- прежнему сияют добротой.
— Где ты был, отец? Где пропадал?
Кутуйан безмерно рад встрече с отцом, о котором тосковал столько времени.
— Где мне пропадать, сынок. Я все время здесь.— И отец, обернувшись, показывает в сторону кладбища.
Но Кутуйан не понимает. Ему представляется, что отец говорит о предгорьях Джельди-Колота.
— Я очень по тебе соскучился, папа. Я соскучился по горам, по Кумбез-Ташу, который ты мне показывал, по нашему озеру и по Белому верблюжонку. Возьми меня с собой, отец.
— С собой? — Отец улыбается и грустно качает головой.— Горы... И горы, и Кумбез-Таш, и озеро... все это твое. Если будешь здоров, увидишь все, побродишь там вволю. Да сохранит тебя аллах от улетающих бабочек, от злых ворон. Будь осторожен, сынок, будь осмотрителен. Желаю тебе счастья и благополучия...
Кутуйан пробудился. Рядом сидела мать.
— Сыночек, да что это с тобой, у меня вся душа изболела...
Кутуйан приподнялся на подушке, огляделся. В глазах у
него стояли слезы, рыдание перехватило горло.
— Ляг, милый, ляг. Молочка выпьешь?
Но мальчик, должно быть, не слышал мать. Широко раскрыв глаза, он все смотрел по сторонам, будто бы искал кого-то. Мээркан в страхе следила за ним и, стараясь успокоить, взяла сына за руки. „
— Ну, что ты? Спал бы себе да спал. С кем это ты разговаривал?
Кутуйан, хмурый, сосредоточенный, разжал наконец губы:
— С отцом.
— Что?!
Мальчик начал рассказывать ей свой сон.
— Он так и сказал: «Желаю тебе счастья и благополучия»...— закончил мальчик свой рассказ и тяжело вздохнул.
Ему казалось, будто он второй раз потерял отца.
Мээркан слушала, вся замерев и почти не смея дышать. Сон ребенка представлялся ей полным тайного смысла. Должно быть, отец беспокоится на том свете о сыне... и о ней тоже. Потому он и привиделся мальчику осунувшимся с лица. А слова какие... хочет поддержать сына, благословить.
Женщина молилась, беззвучно шевеля губами. Следом за ней начал молиться и Кутуйан:
— Кланяюсь моему отцу Ормону и всем духам предков, аминь...
Мээркан обняла его и поцеловала в лоб.
— Встань-ка теперь, сынок, давай выйдем. Гроза прошла, утро-то какое...
Они вышли за дверь. Утро и впрямь начиналось погожее, ясное. Ярко зеленела освеженная дождем трава, усыпанная цветами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92