Баи, манапы, тюре1... А почему не все люди богаты? И кто сделал их манапа- ми и тюре? Должно быть, бог...
Кутуйан нахмурился.
— Мама, скажи, а бог, он справедливый?
Мээркан вздрогнула.
— Что?!
Для нее слова сь на прозвучали словно гром с ясного неба. Она не могла сразу найти нужный ответ, сидела и молчала, прикрыв рот концом платка.
Сын у нее не такой, как другие дети. Не по возрасту ведет себя, не по возрасту задает вопросы. Это и радовало Мээркан и пугало: как бы чего не вышло, как бы не было сыну беды. Она не раз молилась святому Бахауддину2, чтобы поберег ее единственного, продлил ему век.
Кутуйан, не отводя глаз, повторил вопрос:
— Мама, я про бога спрашиваю. Он всегда справедлив?
— Конечно. Он добрый, и для него все равны — и люди, и животные, даже растения и камни. Бог сотворил все на свете.
Кутуйан недоверчиво:
— Если для него все равны, тогда почему он делает одного богатым, а другого бедным?
Но тут уж Мээркан не растерялась:
— Это кому как суждено, светик мой. Судьба каждого начертана у него на лбу.
— Начертана... Так ведь начертана тем же богом. Правда?
Мать молчала.
Кутуйан побледнел, на глазах блеснули слезы.
— Да! Добрый, добрый... Ничего подобного! Если он такой добрый, почему мы питаемся чужими объедками? Почему наш Асеин-ата не сидит вместе с Баем и его гостями? Почему Бай заставляет его землю пахать? Разве у Бая и его родни своих рук нету? Ты же сама говоришь, что Асеин-ата хоро
1 Бай— богач; м а н а п — представитель родовой феодальной аристократии, знатный человек; тюре — должностное лицо, чиновник.
Святой Бахауддин — покровитель Бухары, которая была крупным религиозным центром в Средней Азии.
ший человек. Только твердите «бог», «бог», а он вон что Асеину начертал...
Мээркан быстро наклонилась и, зажав сыну ладонью рот, привлекла мальчика к себе.
— Хватит тебе! Довольно! — Голос изменил ей.
Она сидела и еле слышно шептала что-то. Только бы не обратились кощунственные слова против сына!.. «Господи, прости, он еще дитя неразумное... Возьми мою душу, только смилуйся!» Тревога за Кутуйана никогда не покидала мать, при первой опасности — действительной или воображаемой — ее первым порывом было защитить сына, укрыть его материнским крылом. Но она в то же время не могла не понимать, что в его словах об Асеине есть доля правды.
Асеин...
Асеин, забрав с собой Казата, отправился вчера в Бишкек. Впрягли отец с сыном рыжего вола в волокушу, погнали с собой и годовалого бычка. Человек, понимающий толк в землепашестве, знает цену сохе: если ничего другого нет, приходится землю ковырять сохой, да только проку от нее мало. Стоит поглядеть, как пашут землю колонисты-переселенцы, да по скольку десятин пашут! Сохой им целину нипочем бы не поднять. Зато плуг — другое дело, у него не только наконечник, а и весь он до самых рукояток железный.
До начала вспашки еще больше двух недель. Земли непаханой, целинной — в предгорье сколько хочешь. Асеин, слава богу, не издольщик, не батрак. Сын вырос, с его помощью можно увеличить запашку. Пока жив человек, он не перестает надеяться на лучшую долю. Лишний достаток головы не расколет. Да, Казат уже вошел в силу, вполне может перенять отцовское уменье. Они не такие уж бедняки, ежели даже мельница у них есть. Ни перед кем не заискивают. Стало быть, все дело только в желании трудиться. Земля, вода — вон они, рядом. «Робость — одно из прозваний зла» — есть такая пословица, и она, с точки зрения Асеина, правильная. Он считал, что робости и лени одна цена. Ежели ты здоров и неглуп, чего ради валяться в холодке, выставив пузо? Добро бы богат был, вроде Бая... На бога надейся, а сам не плошай, вот оно как!
...Отец с сыном добрались до Джетим-Дебе уже к ночи. Тьма — хоть глаз коли. Но звезд на небе не счесть. Высыпали полюбоваться красотой весенней ночи и мигают, мигают одна другой. С гор налетает порывами теплый ветер.
Казат ехал верхом. Асеин шел пешком рядом с волокушей, время от времени поправляя погруженный на нее плуг. После того как они миновали Кара-Коо, разговор оборвался, отец и сын думали каждый о своем, но и у того, и у другого мысли обращены были к добрым надеждам. Мирная тишина ночи словно бы поддерживала их в этих упованиях. Очень тихо было кругом, слышны только шорох волокуши по земле, глухой топот конских копыт да пофыркивание Чо- бура.
Видится Асеину, как рыжий вол тянет за собой железный плуг и отваливаются на правую сторону от лемеха пласты черной земли. По ночам луна, что висит над мельницей, освещает широкое распаханное поле. Потом колышется на этом поле тучная нива. Они вдвоем с Казатом идут по полю, пускают на посевы воду из арыка... Асеин невольно улыбается: Бай-то свою долю по-старому станет считать, а у них, стало быть, зерна окажется в избытке, можно сколько-то муки на базар отвезти, на вырученные деньги приобрести необходимое. Помоги, аллах, пусть земля оправдает труд, а новый плуг — надежды.
...С востока из-за гор поднялась молодая луна — будто невестка, только что вошедная в семью и оттого стыдливо прикрывающая шалью половину лица. На юге величаво засияли снежные вершины горных хребтов, раскинулась во всей красе равнина Сары-Узена.
— Казаттай, остановись-ка, сынок, — окликнул сына Асеин.— Отдохнем немного. Да и Чобуру надо обсохнуть. Слезай давай.
Асеин помог сыну спешиться, отпряг коня, уставшего тянуть две ноши — и всадника, и волокушу. Передок волокуши опустился наземь, лунный свет упал на плуг, и новенький металл засверкал и заискрился серебром. Казат, который стоял и держал в поводу Чобура, никогда еще не видел ничего подобного, у него даже сердце забилось сильней от волнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92