Под
колесами мелькнул край плато, и - уже далеко внизу - тяжелые свинцовые
волны, разбивавшиеся об отвесный берег белыми фонтанами пены. Я летел над
океаном.
Мне показалось, что ветер усиливается; я вдруг подумал, что он может
сравняться с собственной скоростью самолета, так что я, подобно пловцу,
которого сносит течением, не смогу вернуться к берегу. Я начал плавно
поворачивать, но биплан снова развернуло по ветру. Я ругнулся и попытался
заложить более крутой разворот, но в этот момент руль направления
заклинило.
В первый момент я не очень испугался. Мне казалось, что я еще рядом с
берегом и успею поправить положение. Я снова потянул рычаг, а когда он не
поддался, сильно дернул. Рычаг рванулся с места неожиданно легко, но на
курсе это не отразилось. Я обернулся и с ужасом увидел, что трос, ведущий
к рулю, оборвался и болтается в воздухе. Самолет был неуправляем.
Сказались столетия, протекшие с момента его постройки.
Уже почти у самого горизонта я увидел берег и крохотную фигурку Лоута
у самой кромки обрыва. Мне показалось, что он махал руками, но с такого
расстояния я уже не мог разглядеть точно. Таким я увидел его в последний
раз.
Ветер нес самолет в открытое море.

52
Возможно, человек более отчаянный на моем месте устремил бы аэроплан
вниз (сохранившиеся рули позволяли это сделать), с тем чтобы искать
спасения в воде. Конечно, шансов на спасение в штормовом море в нескольких
милях от берега (и притом берега скалистого, грозящего смертью всякому,
кто окажется возле него в такую погоду) - шансов этих фактически не было.
Но в открытом океане их не было тем более. До соседнего континента тысячи
миль; даже если ветер перейдет в ураган, и мой биплан это выдержит, ему не
преодолеть и десятой доли этого расстояния. Что, кроме гибели, могло
ожидать меня посреди океана, воды которого уже сотни лет не бороздит ни
один корабль? Словом, положение было совершенно безвыходным. Так или
иначе, я предпочел скорой гибели гибель более отдаленную, и, вместо того
чтобы снижаться, еще увеличил высоту, дабы после остановки двигателя иметь
еще запас на планирование.
Не знаю, сколько времени длился этот полет и с какой скоростью я
летел; у меня не было никаких ориентиров, кроме безбрежного штормового
океана. Самолет здорово болтало, и я всерьез боялся, что он развалится.
Хлынул дождь, настоящий ливень; потоки воды хлестали мне в лицо (точнее,
это я, двигаясь по ветру, настигал их), и в какую-нибудь минуту я вымок до
нитки. Периодически ходившие внизу водяные горы озарялись вспышками
далеких молний, но ветер нес меня впереди грозового фронта - это был,
пожалуй, единственный положительный момент в моем положении.
Наконец настал миг, который неминуемо должен был настать. Двигатель
начал чихать и через пару минут заглох окончательно. Вцепившись в рычаги,
я планировал вниз. Это оказалось труднее, чем я предполагал; просто чудо,
что аэроплан не развернуло хвостом вперед, не бросило в штопор. В какой-то
момент я чуть не сорвался в пике, но над самой водой мне удалось выровнять
машину почти горизонтально. В следующее мгновение аэроплан зацепил
передними колесами пенистый гребень и зарылся носом в следующую волну. Я
спрыгнул в воду. Белая пена окатила погружающееся крыло; в последний раз
мелькнул над водой хвост с болтающимися рулями, и самолет скрылся в
пучине. Последний рудимент цивилизации...
Я сбросил куртку и стащил под водой сапоги, готовясь к новому, столь
же очевидно бессмысленному этапу борьбы. В открытом море, где человеку не
угрожает опасность быть разбитым о скалы, он даже и в шторм может
продержаться достаточно долго. Ведь тело человека легче воды; стало быть,
главное - сохранять хладнокровие, правильно дышать и не нахлебаться.
Периодически можно отдыхать, ложась на спину. Все это, разумеется, просто
в теории; на практике пенные гребни так и норовят захлестнуть тебя, а
дождь отнюдь не улучшает положения.
Итак, я продолжал отчаянно цепляться за жизнь. Когда я погибал от
жажды и зноя в пустыне, то фактически смирился со своей участью, ибо воля
к жизни оставляла меня вместе с силами и ясностью сознания. Теперь же мое
физическое состояние было вполне удовлетворительным, и я не прекращал
борьбы; однако в мозгу уже шевелилась утешительная мысль, что, как только
силы иссякнут, исчезнет и желание бороться за жизнь.
Так прошло несколько часов. Я сел в кресло пилота в середине дня, а
теперь уже стемнело. По всему телу разлилась ноющая усталость; вдобавок,
несмотря на тропические широты, все время находиться в воде было холодно.
Я все чаще сбивался с дыхания и глотал горько-соленую воду; в горле от нее
стояла изжога, щипало глаза и в носу. Я понимал, что, по всей видимости,
мне осталось еще два-три часа; и, кажется, более всего меня волновала не
столько неизбежность гибели, сколько то, что, по моим представлениям,
смерть захлебнувшегося довольно мучительна.
Вдруг в какой-то момент, в очередной раз поднятый на гребень волны, я
увидел впереди какую-то темную полосу, явно отличную от моря и неба.
Сперва я решил, что мне мерещится, но через несколько секунд снова
различил те же смутные очертания. Берег? Откуда здесь берег? Неужели волны
сыграли со мной шутку и вынесли обратно к материку? Нет, это было
совершенно невозможно. Значит, остров.
Апатия, уже овладевавшая мной, исчезла в одно мгновение;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84