Разумеется, и королевские
части были стянуты к столице; можно сказать, что Элдред и Гродрэд
оказались в заложниках друг у друга. На торжества в Траллендерг съехался
весь цвет корринвальдской знати; здесь же находилась верхушка духовенства,
способная освятить восшествие на престол нового монарха или обвинить в
ереси и предать церковному суду неугодного епископа. Словом, обстановка
была самая взрывоопасная, и любая из ежедневно случавшихся между солдатами
обоих "кузенов" потасовок могла окончиться большими потрясениями в
государстве. Однако ничего не происходило; и король, и герцог
воздерживались от резких движений, находя, по-видимому, свои шансы на
победу сомнительными.
После того, как празднества на королевские деньги закончились, Элдред
еще некоторое время веселил столицу на собственные средства; потом и эти
увеселения кончились, но герцог не спешил покинуть город и увести свои
войска. В общей сложности он оставался гостем своего августейшего
родственника более месяца, дожидаясь окончания следствия и суда над
мятежниками. К этому времени многие из них уже были казнены в столице и по
всей стране, а многим еще только предстояло попасть в руки властей. Но
официально последней точкой в подавлении мятежа стала серия казней его
вождей на главной площади Траллендерга - зрелища эти собирали не меньше
народу, чем разыгрывавшиеся за три недели до этого мистерии. Роррена
каждый раз приводили из тюрьмы смотреть на это: ему была уготована участь
стать последним. Наконец и до него дошла очередь. Вождь мятежников был
казнен способом, до которого могло додуматься только изобретательное
средневековое правосудие: его посадили на кол, потом сняли, отрубили ему
руки и ноги и бросили то, что от него осталось, на раскаленные угли. По
свидетельству очевидцев, после этого он прожил еще более получаса; когда
же стражники убедились в его смерти, то привязали изуродованный обрубок за
шею к хвосту лошади и несколько часов таскали по всему городу, а потом
отрубили голову и выставили ее, насаженную на шест, посреди площади,
туловище же вывезли за город и бросили в чистом поле на растерзание
зверям. В тот же день в королевском дворце был дан прощальный пир, и на
следующий день герцог покинул столицу. Вскоре он прибыл в Торрион, однако
большинство его воинских частей остались в завоеванных городах - ушли лишь
те, которые стояли на подступах к Траллендергу. Элдред опасался слишком
растянутых коммуникаций, да и прямую конфронтацию с королем считал
преждевременной.
Итак, в королевстве воцарился хрупкий мир и неустойчивое спокойствие.
Рыцари вернулись в свои замки; родственники казненных оплакивали своих
близких и, в нарушение королевского указа, тайно снимали и хоронили
повешенных; солдаты пропивали в кабаках свои трофеи и премии, а мы с
герцогом просиживали в кабинете у камина долгие вечера ранней весны.
Герцога весьма интересовали идеи и концепции Проклятого Века, но не
потому, что они ему нравились; напротив, ему доставляло удовольствие
доказывать их несостоятельность.
- Свобода? - говорил он. - Но вы же сами признаете, Риллен, что даже
в ваше время свобода была нужна лишь очень немногим. Для всех прочих
свобода была непосильным бременем ответственности, и они готовы были
благословить любого, кто избавлял их от этого бремени, всех этих ваших
Андего...
- Всенародная любовь к Андего была делом Министерства пропаганды.
- Не только и не столько, Риллен; поверьте мне, я знаю быдло. Оно,
конечно, всегда готово пограбить тех, кто богаче - всеми революциями
движет стремление к наживе, а не к свободе. Революционеры стремятся из
угнетаемых стать угнетателями, а вовсе не ликвидировать угнетение как
таковое. Одиночки-фанатики - ничтожное исключение... Да и что такое
свобода? Ее вообще нет, есть законы природы и сила обстоятельств. Свобода
- это иллюзия. Возьмем узника в моей тюрьме, сидящего в камере 3 на 4
шага: он несвободен. А теперь возьмем провинциального корринвальдского
барона: он всю жизнь сидит безвылазно в своем замке и вряд ли когда-нибудь
отлучится от него далее, чем на милю - он свободен? Его камера больше и
условия содержания лучше, только и всего! Что примечательно, если король
запретит ему удаляться от замка больше чем на милю, он возмутится и
почувствует себя несвободным, хотя в его жизни ровно ничего не изменится!
Исчезнет возможность, не только ему не нужная, но о которой он даже не
помышлял!
- И все же наличие этой потенциальной возможности отличает свободу от
несвободы.
- Ну хорошо, допустим, что король издал запрет, а барон о нем не
знает. Свободен он в этом случае или нет?
- Очевидно, нет.
- Нет? Однако он считает себя свободным, ведет себя, как свободный,
и, при таком своем поведении, не обнаруживает, что несвободен. И вы
говорите, что свобода - не иллюзия?
- Так рассуждая, можно назвать иллюзией и несвободу.
- Верно; между этими понятиями нет качественной разницы. Нет свободы
и несвободы - есть лишь цепи разной длины.
- Пусть так; однако и в этом случае следует стремиться к обществу с
цепями наибольшей длины.
- А вот тут вы расходитесь с мнением большинства. Ему важна не длина,
а равенство длин цепей для всех. Гуманисты Проклятого Века называли это
торжеством справедливости, не так ли? Кстати, Риллен, хочу прочитать вам
одну любопытную притчу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84