Я сказал Лурру,
что в таком тумане выступать бессмысленно, но он ответил, что, поскольку
враг не ждет этого от нас, так и следует сделать. Разумеется, свернуть
лагерь и построиться в походный порядок в таких условиях оказалось не
самой простой задачей, но в конце концов она была выполнена. Я оказался в
первых рядах, что мне совсем не нравилось.
Меж тем за нашей спиной поднималось солнце, и туман понемногу
рассеивался. Мы вышли из лощины. Мне показалось, что впереди что-то
блеснуло, но я вспомнил, что неподалеку протекает река. В воздухе была
разлита тишина, и плохо вооруженный отряд не мог нарушить ее ни лязгом
доспехов, ни стуком мечей.
Неожиданно налетел ветерок и разогнал последние остатки тумана. В тот
же момент я увидел, что именно блестело впереди.
Солнце, восходившее позади нас, отражалось в щитах войска, стоявшего
перед нами.

11
Я понял, что это конец. Сейчас начнется бой, и повстанцы будут
разбиты наголову. Перебегать на сторону правительственных войск поздно,
пытаться просто спастись бегством - тоже. Меня наверняка убьют, а если
даже мне удастся сдаться в плен, где гарантия, что меня не повесят прежде,
чем я смогу доказать, что я советник герцога?
Все это молнией пронеслось в моем мозгу. В следующий момент я понял,
что для стоящей перед нами части появление из тумана врага тоже является
полной неожиданностью, причем в их лагере еще не закончился подъем. Я
принял единственно возможное решение.
- За свободу! - я выхватил меч. - Вперед!
Первые несколько шагов я бежал в одиночестве - бежал навстречу
солдатам, еще более растерявшимся при виде моих доспехов и вооружения,
принадлежавших недавно одному из защитников Адериона. Потом толпа за моей
спиной взорвалась воинственными криками и ринулась в атаку.
Солдаты, наконец, опомнились и попытались сомкнуть цепь и выставить
копья, но было уже поздно. Первые ряды были сразу же смяты и опрокинуты.
Тяжелые доспехи и щиты делали их неповоротливыми, не позволяя
противостоять обрушивающейся на них лавине. Главную роль играли, конечно
же, растерянность и неразбериха. Солдаты падали под ударами дубин и
топоров.
- Берите их оружие! - кричал я. - Не останавливаться! Мы должны
прорваться к центру лагеря!
В лагере уже сыграли тревогу. Солдаты выскакивали из палаток, но даже
на это у них не всегда хватало времени. Я сам бежал через поваленные
палатки, чувствуя, как их окровавленное полотно шевелится под ногами. Мы
ворвались в центр лагеря, рубя все на своем пути, и двинулись дальше. К
этому времени все наши противники, кто не был убит, уже были на ногах и
дрались. Однако большинство офицеров погибли, а те, кто остался, не могли
командовать в общем хаосе. К тому же солдаты не знали нашей численности.
Многие поддались панике и были изрублены. Остальные сражались, но без
какого-либо общего плана боя - каждый лишь боролся за свою жизнь.
Все это время мной владел страх, настоящий панический ужас - но не
тот, который приковывает человека к месту, не давая ему шевельнуться ради
своего спасения, а тот, который позволяет взбираться по отвесной стене,
прыгать через гигантские трещины и ломать стальные прутья. На этот раз
моими противниками были не необученные крестьяне, а хорошо вооруженные
профессиональные солдаты. Я понимал, что мои шансы выжить ничтожны, и
поэтому бился как одержимый, не чувствуя усталости. Прежде я не испытывал
таких чувств - даже во время боя с силами полиции и госбезопасности, когда
мы бежали в будущее из Проклятого Века. Огнестрельное оружие
подсознательно воспринимается человеком, как нечто не вполне реальное.
Умом он понимает, что пуля может его убить, но полета пули не видит, а
нередко не видит и стрелка, поэтому в глубине души не столь отчетливо
ассоциирует хлопки выстрелов с опасностью для жизни. Иное дело - бой на
мечах, когда ты видишь, как тяжелое стальное лезвие, со свистом рассекая
воздух, опускается на тебя. Раны, наносимые мечом, ужасны; хороший удар
может разрубить человека пополам. С хрустом проламываются черепа, кровавые
внутренности вываливаются на зеленую траву. Я чувствовал, как теплая кровь
течет по лицу и телу, и еще не знал, моя это кровь или чужая.
Лишь одного из своих тогдашних противников я хорошо запомнил. Краем
глаза я видел, что он сражается как лев, и уже несколько повстанцев
валяются возле него в окровавленной траве. Я понимал, что мне следует
держаться от него подальше, но он, уложив очередного своего врага, сам
двинулся ко мне, и я вынужден был повернуться к нему, чтобы защищаться. В
этот момент я узнал его. Это был тот самый рыжебородый толстяк, из-за
которого я угодил в подземелье Торриона. Он тоже узнал меня. Его челюсть
буквально отвалилась, глаза едва не вылезли из орбит - он не сомневался,
что я давно мертв. Хотя, в конечном счете, именно ему я был обязан своим
положением советника герцога Раттельберского, у меня не было причин
испытывать благодарность к человеку, сделавшему все возможное, чтобы
отправить меня на костер. Я замахнулся и ударил его мечом. В последний
момент он отвернул в сторону голову, меч разрубил кольчугу на его плече и
вонзился в основание шеи. Из перерубленной артерии фонтаном ударила кровь.
Я увидел, как губы толстяка шепнули: "Дьявол!", и он свалился замертво.
А бой продолжался. На правом фланге слышалось ржание и метались
обезумевшие кони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84