Один из них, обшарив мои карманы, извлек наружу только что
добытый тугой кошелек. Через минуту, пыхтя и обливаясь потом, появился
толстяк. Он выразил живейшую радость по поводу моей поимки, а также
надежду, что по столь пустячному делу ему не придется давать показания в
суде.
- Не беспокойтесь, господин Таммельд, - заверил его начальник
патруля, возвращая ему кошелек. Таммельд немедленно отсчитал каждому
патрульному по монете, дабы они выпили за его здоровье. После этого мне
связали руки и велели идти вперед.
Поначалу мною владела только досада, что я так глупо попался, но
затем ее вытеснил страх. Если по грундоргским законам вора сажают в
тюрьму, это не так уж плохо: тюрьма - это все-таки пусть и плохая, но еда
и крыша над головой. Но наказание может быть и хуже. Что, если за подобные
преступления здесь секут кнутом, а потом отпускают? Мало кому понравится
быть публично высеченным, но мысль о том, что подобное могут проделать со
мной, дворянином, показалась особенно отвратительной. (Я с удивлением
отметил, что начинаю заражаться предрассудками этой эпохи.) Кроме того, в
средние века популярны всякие членовредительские наказания: клеймение,
отрубание конечностей... наконец, может существовать закон, предписывающий
вешать даже за мелкое воровство.
Словом, к тому моменту, как меня привели к судье, я уже не знал, куда
деваться от страха. Судья и секретарь уже собирались уходить и посмотрели
на меня с досадой.
- Завтра, - сказал судья.
- Да дело-то на две минуты, ваша честь, - ответил начальник патруля.
- Он украл кошелек на улице.
Судья поморщился и вновь надел мантию. Секретарь раскрыл книгу и
обмакнул перо в чернила.
- Имя? - спросил судья.
- Риллен Эрлинд, - честно ответил я. Здесь, в Грундорге, это не могло
мне повредить.
- Ты сознаешься в краже кошелька...
- ...у господина Таммельда, - подсказал стражник.
- Да, ваша честь, - ответил я, от души надеясь, что моя сговорчивость
не введет их в искушение навесить на меня еще несколько нераскрытых дел.
Нет сомнения, что местное правосудие располагает всеми средствами, чтобы
заставить обвиняемого признаться в чем угодно. Но, очевидно, здесь не
существовало понятия "процент раскрываемости" или же судье просто хотелось
поскорее от меня отделаться.
- Год тюрьмы, - постановил он, стукнув молотков по столу, и принялся
снимать мантию.
Из зала суда меня отвели в расположенную рядом тюрьму, одно из самых
внушительных зданий города. Стражник передал начальнику тюрьмы бумагу, тот
переписал данные в регистрационную книгу и вызвал надзирателей. Мне велели
снять с себя все и выдали взамен какое-то грязное вонючее рубище; к нему и
прикасаться-то было противно, не то что надевать, но выбора не было. После
этого меня отвели в камеру - крохотную одиночку на четвертом этаже,
единственное убранство которой составляли охапка слежавшейся соломы на
полу и ведро для нечистот. Следом вошел кузнец с инструментами, и в скором
времени я был уже прикован за правую лодыжку тяжелой цепью к вмурованному
в стену кольцу. Тюремщики вышли, дверь со скрипом захлопнулась, лязгнул
засов.

35
Вот так я, бывший советник герцога Раттельберского и корринвальдский
дворянин, оказался в тюрьме за мелкое воровство. Поначалу срок показался
мне не слишком большим, но вскоре я убедился в своей неправоте. Условия
содержания в средневековой тюрьме ужасны даже и без пыток; точнее говоря,
они сами являются пыткой. Во-первых, голод. Два раза в день мне давали
хлеб и воду, иногда немного бобов - достаточно, чтобы не умереть от
истощения, однако о том, что такое сытость, я просто забыл. К тому же
жуткая антисанитария. Средневековье и гигиена - вообще несовместимые
понятия, здесь даже самые знатные особы моются только несколько раз в год,
по большим религиозным праздникам. Король может беседовать с подданными,
сидя отнюдь не на троне, а на стульчаке; более того, герцог рассказывал
мне, что во время многочасовых дворцовых церемоний придворные без особого
смущения справляют нужду за ближайшей портьерой, так что периодически двор
вынужден переезжать из одного дворца в другой, дабы их можно было отмыть.
И хотя за время своего пребывания в этой эпохе я изрядно растерял
цивилизованные привычки, притерпевшись к паразитам, кусающим здесь и
королей, и рыцарей, и благородных дам, и церковных иерархов - словом,
всех; хотя притерпелся я также и к запахам, исходящим от человеческих тел,
наполняющим любое жилое помещение - однако тюрьма нанесла новый удар по
остаткам моей брезгливости. За все время заключения у меня не было
возможности не то что вымыться, но даже просто умыться. В камеру часто
наведывались мыши и крысы, и со временем я перестал вздрагивать, когда
что-нибудь подобное пробегало по моей ноге. Вообще цивилизованный лоск
утрачивается очень быстро, подтверждением чему служит нынешнее состояние
человечества.
По мере того, как осень вступала в свои права и постепенно переходила
в зиму, прибавилось и новое бедствие - холод. Не раз я проклинал крохотное
окошко моей камеры, в котором, естественно, не было никакого стекла -
только решетка; мне казалось, что лучше уж сидеть в полной темноте, чем
выносить задувавший в окно холодный ветер, ронявший снежинки на грязный
пол. Единственным способом согреться были физические упражнения; впервые
за всю свою жизнь я к ним пристрастился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84