Ну и что, что они бедные? Они заняли его Родину, его дом, его будущее. Разве так можно?
Он встал и вышел, оставив мальчика доедать свой поздний ужин.

* * *
Майрбек направился к лошади, легкой походкой довольного собой человека, поскрипывая новыми сапогами. Он немного торопился. Боясь за шинель, что бросил на круп коня, уходя в столовую. Бывало, что здесь вещи пропадали. Шинель, черт с ней, там, в кармане лежали документы. Шинель лежала на месте. Он, по привычке, хлопнул рукой по седлу, и оно легко поддалось. Подпруга? Он даже удивиться не успел…
- Тебя зовут Майрбеком?
Офицер хотел сделать резкое движение в сторону говорящего, рука машинально потянулась к кобуре. Эту руку перехватили железной хваткой: а горла коснулось что-то тонкое, очень тонкое. Он повернул глаза в бок и увидел в вечернем свете лезвие длинного кинжала.
- Ты следователь?
- Да.
- Лейтенант Майрбек, если с головы Заиры упадет хоть один волос, с твоих плеч упадет голова. У тебя жена есть?
- Есть.
- Сестры есть?
- Есть.
- Двое детей?
- Да.
- Подумай о них. Заира завтра будет дома. Мы договорились?
- Да.
Блеск стали исчез. Лейтенант осторожно повернул голову - никого. Он опять взялся за седло, но оно поползло по боку коня - подпруга была подрезана.

Заира

Он сидел на шатком табурете посередине этой бедной хижины и, понуро склонив голову, слушал рассказ Заиры, как ее с дядей Бечербеком вместе отвезли сперва в местную милицию, там допросили, пугая всякими бедами, даже тюрьмой. В тот же день ее забрали в НКВД. Здесь старались хитрить, обманом выманить у нее то, что им нужно было. А так как ей нечего было сказать, они тоже рассердились и бросили ее в каталажку.
- На четвертый день меня перевезли в НКГБ. Я не знаю, какая между ними разница - все они одинаково злы, несправедливы и жестоки. Знаешь, что они со мной сделали?… Пришли двое мужчин и женщина врач, положили меня на нары и смотрели.
- Что смотрели? - Изумился Соандрою - Ты, что, заболела в этой тюрьме?
- Нет. Я была здорова. Бечер сказал им что я…
Она долго молчала, глядя себе под ноги.
- Заира, - строго сказал Соандро. - Ты договаривай, что им сказал твой родной дядя Бечер?
- Ну… Что мы с тобой как муж и жена. И что может быть я уже беременна.
Соандро нервно зашевелился, хлопнул сильно по колену и про себя произнес по-ингушски:
- Какие подлые люди! Какие грязные. Меряют всех по себе. А дальше…
- Вот, оказывается, почему они называли меня ингушской постельной тряпкой. Я не знаю, что им сказала врач, но больше меня не били, угрожали осторожно, старались уговорить.
- И что они хотели?
- Чтобы я тебя выдала.
- Каким образом? Вот я приду сюда, а ты куда-то уйдешь спешно - разве я дурак, чтобы не догадаться, куда ты пошла?
- Нет. Никуда уходить не надо было. Просто я должна была повесить на веранде свой платок, а они дали мне слово в этом доме тебя не брать, выследить и поймать где-то в другом месте.
- Они тебе что-то обещали?
- Обещали. Хорошую дойную корову или, на мое усмотрение, пять овец. Целое богатство для нашей бедной семьи.
- Ты согласилась?
- Нет.
- Ты даже пустого обещания им не дала?
- Нет, ингуш, если бы я дала обещание, они бы постоянно приставали пока или тебя не убьют или меня.
- После этого тебя сразу отпустили?
- Нет, через двое суток. Сам следователь, лейтенант Майрбек, открыл камеру, дал мне в руку каких-то денег и, сладко улыбнувшись, сказал: «Иди, Заира, домой. Видишь, у нас такая работа, постоянно ловим бандитов, а люди не хотят правду говорить…» Я бросила деньги ему под ноги и пошла, кто-то сунул мне в руку какую-то бумажку, которую потом отобрали у выхода.
Он хотел постичь истинную суть ее слов. Что ей стоит повесить этот платок на веранду. Его поймают, помучают месяца два в Первомайском, а потом расстреляют. Она получит дойную корову и будет счастлива, глядя на глухонемого брата, как он выпивает целый литр парного молока. Счастье. В чем оно? Наверно, его много разного. Оно имеет размеры и каждому годится только его размер.
Вот он лишился всего на свете. Мать умерла до войны, оставив отца одного. Он больше никогда не смеялся. А, садясь вот за этот трехногий шу, за которым сейчас кушает немой брат Заиры, отец вздыхал каждый раз и тихо шептал губами: «Э-э!… Фердовс! Фердовс!»
Отец умер второго февраля 1944 года, ушел из этого мира, возложив на него единственный долг в этом мире: деньги, которые дал ему друг аварец Хали на покупку лошади. Он собрал эту сумму и отправился в глухие дагестанские горы. Друг отца его держал целую неделю. А однажды прибежал родственник и сообщил, что ичкерийцев * выселяют. Солдат нагнали больше, чем против немцев. Родственники Хали его прятали два дня, потому, что за Соандро приходили милиционеры. Им сказали, что ингуш давно ушел домой. Темной ночью сыновья Хали провели его через перевал по непроходимым охотничьим тропам, и вывели на кумыкскую равнину. Они обменялись шапками. Аварская шапка его спасала дважды.
И вот он, испытав много мытарств, бессонные ночи оказался в своем дворе… А тут чужие люди. Вот эта бессловесная девушка и этот глухонемой мальчик. Они заняли его родной дом и живут в нем, как в собственном. А он, который таскал вот эти балки, клал эти стены из сырого кирпича, настилал этот пол, - он не может спокойно лечь в кровать отца и выспаться всласть. Он - гонимый, отверженный. За ним охотятся милиция, НКВД, НКГБ, истребительные отряды, как за диким зверем. За что? Что он кому сделал до того, как враги-гяуры дерзкой рукой разрушили его гнездо, отняли дом, родину, народ и всячески пытаются отнять честь. А эти пришлые! Они вроде считают себя ни в чем не виновными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91