Мало того, что история есть некое станов-
ление сознания или предмет какого-нибудь возможного или!
действительного сознания. История есть сама для себя из
объект и субъект, предмет не какого-то иного сознания, но1
своего собственного сознания. История есть самосознание, ста-
новящееся, т. е. нарождающееся, зреющее и умирающее само-
сознание. Это диалектически необходимый слой историческо-
го процесса. В истории мы ведь находим не просто мертвые
факты и не просто кем-то со стороны познаваемые и пони-
маемые факты. История есть еще история и самосознающихД
фактов. Она есть творчество созня/пельно-выразительных фак-Д
тов, где отдельные вещи входят в общий процесс именно вы-Д
ражением своего самосознания и сознательного существоваД
ния. Но что такое творчески данное и активно выраженновД
самосознание? Это есть слово. В слове сознание достигает сте-Д
пени самосознания. В слове смысл выражается как органД
самосознания и, следовательно, противопоставления себД
всему иному. Слово есть не только понятая, но и понявшая
себя саму природа, разумеваемая и разумевающая природа1
Слово, значит, есть орган самоорганизации личности, форма
исторического бытия личности. Вот почему только здесь исто-
рический процесс достигает своей структурной зрелости. БезД
342
дора история была бы глуха и нема, как картина, которая
отя и хорошо написана, но никому ничего не говорит, ибо и
нет никого, кто бы мог ее воспринять. Картина должна заго-
ворить подлинным живым языком, и ее кто-то должен услы-
тцть. История должна быть не просто <живописью>, но и
оэзией>. Она должна рождать не просто образы и картины
фактов, но и слова о фактах. И тут мы находим подлинную
арену для функционирования мифического сознания. Мифи-
ческое сознание должно дать слова об исторических фактах,
повествование о жизни личностей, а не просто их немую кар-
тину. Миф - <поэтичен>, а не <живописен>. Без <поэзии> -
точнее говоря, без слова - миф никогда не прикоснулся бы к
глубине человеческой и всякой иной личности. Он был бы
связан навсегда созерцательно-пластическими формами и ни-
когда не смог бы выразить того, на что способно только слово.
Слово - принципиально разумно и идейно, в то время как
образ и картина принципиально созерцательны, зрительны, и
<идею> дают они только постольку, поскольку она выразима в
видимом. Миф - гораздо богаче. Его <чувственность> охваты-
вает не только вещественно-телесные, но и всякие умные
формы. Возможен чисто умный миф, в то время как для <жи-
вописи> это было бы в лучшем случае бессильной аллегорией.
Итак, миф не есть историческое событие как таковое, но он
всегда есть слово. А в слове историческое событие возведено
до степени самосознания. Этой установкой мы отвечаем на
вторую из предложенных выше апорий (относительно формы
проявления личности в мифе). Личность берется в мифе исто-
рически, а из ее истории берется вся словесная стихия. Это и
есть разъяснение того, как личность проявляет себя в мифе.
Кратко: миф есть в словах данная личностная
история.
XI. Миф есть чудо. 1. Мы пришли к весьма странному и
подозрительному выводу. Наша формула, по-видимому,
уничтожает всякую грань между мифом и самой обыкновен-
ной историей, точнее - биографией, или описанием тех или
иных эпизодов из жизни того или иного человека. Правда,
наша формула не так уже проста. Она получена в результате
Длинного анализа весьма сложных понятий - символа, лич-
ности, истории, слова и проч. Поэтому простота ее заключает-
ся только в общераспространенности и обывательской попу-
лярности употребленных тут терминов. Однако термины эти
Даны не в том спутанном и темном значении, в каких употреб-
343
ляет их некритическое сознание, но феноменологически вы-
явлены все их основные моменты и отграничены от соседних
и путающих дело областей. При всем том, однако, встает не-
умолимый вопрос. Пусть миф - история; пусть он - слово;
пусть им наполнена вся наша обыденная жизнь. Все это не
может нас убедить в том, что в мифе нет ничего особенного,
что миф - это и есть только история и биография, та самая
история и биография, как это понимается всеми обычно. Од-
нажды (выше, с. 278-279) мы уже встретились с таким широ-
ким понятием мифа; и его пришлось, в сущности, отбросить,
потому что миф, понимаемый просто как интеллигентный
символ, совершенно неотличим, напр., от поэзии. Уже там
нами было указано, что есть еще узкое и более специфическое
понятие мифа, именно то, когда гоголевский Хома Брут ска-
чет не на лошади, даже не на свинье или собаке, а не больше и
не меньше, как на ведьме или она на нем. Это привело нас к
констатированию в мифе какой-то особой отрешенности. Но
то, что мы до сих пор говорили об этом понятии, все еще про-
должает быть недостаточным. Отрешенность можно понимать
как отрешенность от абстрактно-изолированных вещей. Это,
конечно, не есть подлинная мифическая отрешенность, ибо и .
все решительно вещи живого человеческого опыта даны в
таком отрешении. Отрешенность можно понимать поэтичес-
ки - как отрешенность от вещей вообще. Это тоже пришлось
отвергнуть, ибо миф совершенно не выходит из сферы вещей,
и даже наоборот, - вращаясь в личностной стихии, - он с 1
особенной силой опирается на вещи, на всякую осуществлен- j
ность, хотя и понимает ее глубже, чем обыкновенные физи-1
ческие вещи. Что же теперь получается? Пока у нас не вполне !
сформировалась идея личности, мы могли не ставить оконча-1
тельно вопроса о мифической отрешенности. Чтобы отграни- \
чить миф от поэтического образа, достаточно было просто
указать на факт необычности и как бы сверхъестественности
его содержания;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87