Он вздрагивал каждый раз, когда слышал крик: «Пошел!
Э-ге-гей! Берегись, пошел!» — и когда зеленая крона трехсотлетнего дуба начинала тревожно качаться и затем, отделившись от крон еще стоявших деревьев, зеленым ливнем проливалась на землю.
Поев, он снова вышел из дому.
Наступил обеденный час, пилы молчали, вокруг них валялись груды напиленных досок, горбыля, срезок, ошметки дубовой коры. В тени шалашей лежали лесорубы, кто спал, кто ел. Девчата ушли собирать ягоды.
На опушке вырубки Павел натолкнулся на Шакира; тот, закрыв глаза, неподвижно сидел под деревом, привалившись к нему спиной, бессильно вытянув ноги в растоптанных, разбитых лаптях. Услышав шаги, Шакир открыл глаза и болезненно улыбнулся.
— Драствуй, малай... Садись, мало-мало отдыхать будем: Завтра паек привезут. Уй, хорошо.
Павлик постоял возле Шакира, несмело спросил:
— Ты свою безрукую собаку правда убил? Шакир жалко улыбнулся.
— Правда, малай... Я его жалел, он совсем как человек был. Кушать хочет — мне в глаза глядит, просит... Где возьму? Он спал, я ему голова рубил.— Скосив глаза, Шакир посмотрел на лежавший в траве топор.
Посмотрел на топор и Павлик, подумал: значит, вот этим самым. Недавно отточенное лезвие блестело и спокойно и холодно, в металле, как в зеркале, отражались склонившиеся над ним травинки.
С тяжелым чувством Павлик пошел прочь.
У кордона на завалинке сидели Кланя и Андрейка. Павлик молча сел рядом.
— Мне дерева жалко,— сказала Кланя и зашмыгала носом.
— Перестань реветь, дура! — сердито прикрикнул на нее Андрейка и встал.— Пошли на озеро.
— Пошли.
По пути заглянули на пасеку.
С радостным визгом бросился навстречу бегавший здесь без цепи Пятнаш. Дед безучастно сидел на обрубке бревна у входа в омшаник. На детей он даже не посмотрел.
На Сабаевом озере они переплыли на плоскодонке на свой «Необитаемый остров», уселись в тени робинзоньего шалаша. Было знойно, душно, безветренно, ни одной тучки не отражалось в синей глубине воды.
Залетела в шалаш стрекоза, ее стеклянные крылышки с легким стрекотом трепетали в солнечном луче.
— А стрекозов можно есть? — спросила Кланя. Мальчишки не ответили. Девочка обиженно надула губы,
потянулась к букету цветов, которые нарвала прошлый раз, украшая жилище робинзонов.
— Завяли мои цвяточки,— сказала она сама себе с легким вздохом.— Пойти новеньких набрать, что ли?.. Пойду. А вы тут сидите, как бирюки какие...
Ушла. Андрейка проводил ее взглядом, потом с таинственным видом повернулся к Павлику.
— Вот и хорошо, что ушла. Какой с ней спрос, с девчонки! Правда?
Павлик смотрел, не понимая.
— Я знаешь чего придумал? — шепотом продолжал Андрейка. И, не ожидая ответа, вытащил из кармана большой ржавый четырехгранный гвоздь.— Вот!
— Ну и что? — спросил Павлик.
— Как что?! — удивился Андрейка.— Ведь ежели такую штуку под пилу... Полетят у ней зубья? Еще как полетят! А?
Павлик с недоверием повертел в руках ржавый гвоздь.
— Полетят, наверно. Но... Там же люди кругом!
— Дурак! — горячим шепотом отозвался Андрейка, и глаза его блеснули торжествующим блеском.— Его в дуб забить надо. Ночью. Чтобы никто не видел. А там дуб привезут, да под пилу...
— Здорово придумал! — с восхищением сказал Павлик.— Только... как же мы уйдем ночью! Бабушка меня не пустит.
— А мы давай спать на вашем сеновале, вдвоем,— предложил, подумав, Андрейка.— Никто не услышит.
К шалашу возвращалась Кланя, ее тоненький печальный голосок звенел почти рядом.
— Цветик аленький, цветик маленький, кусточек березовый...— щебетала она сама себе.
— Только смотри, ей — ни слова! — предупредил Андрейка.— Это — дело мужицкое...
Бабушка охотно разрешила Павлику спать вместе с Андрейкой на сеновале: «Известно, в избе по нынешней жаре духотища! Осень скоро, а оно все палит и палит!»
Лицо у бабушки за последние дни осунулось и потемнело, в глазах застыло выражение сдержанной, глубоко запрятанной печали. Она и двигалась теперь медленнее и старалась как можно меньше выходить за пределы двора, чтобы не видеть, как падают деревья.
А Кланя, узнав, что мальчишки будут спать на сеновале, обрадовалась, засмеялась, веснушчатый ее носик смешно сморщился и покраснел.
— И я! И я с вами!
Но Андрейка строго сказал:
— А тебе тятя не велит. Я спрашивал. Ты маленькая. Павлик с трудом дождался наступления вечера. Ему теперь казалось, что время тянется страшно медленно, что солнце почти неподвижно повисло в небе,— горячечное нетерпение охватило мальчишек. Теперь в их жизни появился смысл. Павлик закрывал глаза и отчетливо, словно наяву, видел, как останавливается пилорама, как в бессильной ярости бесится налившийся кровью Глотов, как приостанавливается рубка. И — лес остается жить!
И странно: теперь Павлику казалось, что он встретил Андрейку давным-давно, что их дружбе много лет, что она прошла через всевозможные испытания и выдержала их,— его даже не смущало то, что Андрейка так мало знает, что он еще нигде не учился.— «Разве это важно в человеке? — мысленно спрашивал Павлик себя.— Нет, важно, чтобы у человека было благородное сердце. А у Андрея оно как раз такое. Мы будем дружить всю жизнь!»
А дела на лесосеке шли своим чередом. Со всего размаха, вспахивая ломающимися сучьями землю, валились деревья, топоры вгрызались в коричневую мякоть стволов, блестели мокрые от пота крупы выбивающихся из сил лошадей, кричали люди, с змеиным шипом крутились блестящие, как солнце, пилы.
Над пилорамой двое рабочих натягивали брезентовый тент для защиты от зноя. Павлик подумал, что теперь и здесь стало почти так же жарко, как в открытом поле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65