— Как ты сказал, сын?
— А?
— Что ты сказал?
— Я сказал: давай поговорим...
— А-а-а... мне послышалось... Я ведь завтра уйду, ты, наверно, еще будешь спать... а мне хочется с тобой поболтать... Ты ведь у меня мальчик умный, ты все понимаешь...
— Понимаю...
— Вот и хорошо. Поживешь пока здесь...
Павлик потянулся к отцу, прижался головой к плечу.
— Не оставляй меня здесь. Я боюсь его!
Иван Сергеевич помолчал, поглаживая вздрагивающей рукой голову сына. Потом тихо спросил:
— Ты хочешь, чтобы мы оба умерли?
Павлик долго не отвечал, всхлипывая и вздрагивая.
— А почему он злой? Почему он так? Что я ему сделал?
Павлик сел и сквозь слезы смотрел в дверь сеновала. У звезды, переместившейся к левому косяку, теперь были длинные-длинные лучи, наверно от Павликовых слез.
— Он не на тебя злой,— негромко сказал Иван Сергеевич.— Это я его когда-то обидел... Я же тебе говорил.
— Расскажи еще. Чтобы я знал все,— требовательно сказал Павлик.— А иначе... иначе я убегу отсюда... совсем...
— Ну хорошо,— вздохнул Иван Сергеевич после некоторого раздумья.— Дедушка Сергей не хотел, чтобы наша мама была моей женой... А я его не послушал... вот и все...
— А почему он не хотел?
— Видишь ли... он верит в особого бога... он — старовер, это так их здесь называют... их бог не разрешает людям курить, пить вино, играть на сцене... ну и другое... А наша мама, она же была актрисой. У нее был талант, она не могла бросить сцену... Мы с ней приехали, а дедушка ее выгнал. И я тоже уехал... Понимаешь, какая история? Мы с мамой ничего плохого не сделали, ни в чем ни перед кем не виноваты... Вот потому-то
я и должен уйти: я не могу есть его хлеб, если он на меня так сердится. И тебе лучше будет, когда я уеду. Он станет добрее...А потом мы снова встретимся, и уже тогда всю жизнь — вместе.
Павлик долго смотрел на звезду, потом спросил:
— Тебе, значит нельзя, а мне можно? Но я тоже не хочу у него жить, раз он не любил маму. Как ты этого не понимаешь?
Отец вздохнул.
— Понимаю, сын...
— Я тоже не хочу есть его хлеб, раз он такой злой! Я не люблю злых! Я тебя люблю, папочка. Ведь теперь у меня никого нет... И у тебя тоже... Мы всегда должны быть...— Уткнувшись лицом в плечо отца, Павлик заплакал.
Иван Сергеевич молча гладил его по голове, по плечам, по спине.
— Ну, успокойся, сын... Ну хорошо, не уеду...
— Не уедешь? Правда, не уедешь?
Крепко обхватив руками шею отца, вытирая о его плечо мокрые от слез щеки, Павлик успокоился и уснул.
Но когда он проснулся, отца рядом не было.
Вначале Павлик не испугался, ведь Иван Сергеевич мог проснуться раньше и спуститься во двор, уйти в дом, отправиться бродить по лесу. Не мог же он обмануть Павлика — он никогда его не обманывал. И, сонно посмотрев по сторонам, Павлик, еще связанный ощущениями только что ушедшего сна, опять закрыл глаза и опять оказался в том странном мире, где правда и неправда так причудливо переплетаются, где становится возможным самое невозможное.
Он лежал неподвижно и, притаившись, ждал, ощущая на своем лице горячий лучик солнца, пробившийся сквозь щель в крыше или в стене.
Сонно кружилась земля и куда-то плыла, неслась в дали, которых не станет, когда проснешься, и жужжание залетевшей на сеновал мухи незаметно становилось одной из песенок французского граммофона бабуки Тамары...
Второй раз его разбудил лукавый и дразнящий смех Клани. Он потянулся, открыл глаза.
Андрейка и Кланя сидели на пороге сеновала, ярко освещенные утренним солнышком.
— И-хи-хи-хи,— тоненько смеялась Кланя, и за ее светлыми ресницами как будто переливалась голубая вода.— Он все спит!.. А мы уж на огород ходили, картошку с мамкой окучивали... И-хи-хи-хи... Лодырь, лодырь...
— Он не лодырь, он — гость...— перебил сестру Андрейка.— Гостям всегда полагается так спать... Позабыла, что ли, как тетка Матрена запрошлый год приезжала? Только и знала, что спала да подсолнышки грызла...
— Ага! — готовно подхватила Кланя.— С полмешка изгрызла, прорва!
— Зачем ты так про нее? — строго спросил Андрейка.
— А это не я... Это дедушка Серега сказывал, как уехала.
— А его какое дело? — насупился Андрейка.— Семечки-то вовсе и не его были, наши...
— А я знаю зачем?
— Ох и дура ты, Клашка,— сказал Андрейка и щелкнул сестру пальцем по лбу,— всегда болтаешь, чего не след.— И повернулся к Павлику: — Пошли искупаемся. Сейчас самая вода! И удочки заберем — рыбалить потом будем. Может, поймаем чего...
— Карасей бы! — захлопала ладонями Кланя.— Они знаешь какие вкусные! Так бы и день и ночь ела!
Сладко потянувшись, Павлик сел на своей постели из сена, прикрытого одеялом. И только тогда на пустующем отцовском месте увидел сложенную квадратиком бумажку. И сразу ощущение тревоги сдавило его сердце. Еще не прочитав записку, он уже догадался о ее смысле, о том, что он обманут, что остался один.
Осторожно, словно она могла его ужалить, он взял записку, развернул. Написанные карандашом слова прыгали перед глазами.
«Умный, дорогой мой сын!
Я не спал всю ночь, все думал, как нам с тобой лучше поступить, и пришел к выводу, что мы с тобой вчера решили неправильно. Но будить тебя мне не захотелось: ты очень хорошо спал.
Я скоро вернусь, как только устроюсь на работу. Будь умным и мужественным, каким ты был всегда, мой мальчик. Помни, что наша мама всегда радовалась тому, что ты ведешь себя так, как положено маленькому мужчине. Слушайся бабушку Настю, она ласковая и добрая.
До скорой встречи, мой мужественный малыш!» Павлик прочитал записку два раза, и только тогда до него со всей ясностью дошел ее смысл, только тогда он действительно понял, что отец обманул его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65