В траве чуть покачивались розовые и голубые цветы, названия которых Павлик не знал, которых он никогда раньше не видел. Большие, величиной с ладонь, бабочки перепархивали с куста на куст, рассерженно гудел шмель, трепетали в солнечном луче стеклянные крылья стрекоз. Деловито стучал где-то дятел. А вот закуковала кукушка.
— Кукушка, кукушка, сколько мне жить? — громко закричала Кланя и остановилась и, озабоченно сморщившись, принялась считать: — Раз... два... три...
Мальчишки стояли и слушали, не мешая ей. Кукушка куковала долго, но Кланя умела считать только до двенадцати и после этого закричала: «Много! Много!» — и на одной ноге поскакала вперед по дороге. Блики солнечного света, прорываясь сквозь листву, неровно освещали ее, стекали по ее белым волосам, по простенькому выцветшему платью, по босым ногам в траву.
Было удивительно тихо здесь, и даже не верилось, что где-то и сейчас торопятся набитые голодными людьми поезда, и колеса выкрикивают что-то своими чугунными голосами, и немилосердно жжет солнце. Здесь — мир. Тишина. Покой.
Лес нравился Павлику все больше и больше. Листва чуть слышно и добро шелестела над головой, жесткие листья черемухи и нежные листья рябинки ласково касались лица, непонятно о чем пела невидимая вода ручьев, укрытых папоротниковыми зарослями. Как и Андрейка и Кланя, Павлик шел босиком, и так радостна была влажная прохлада заросшей травой тропинки, так приятно тепло нагретых солнцем стареньких бревен, переброшенных через ручей. Небольшие озерца блестели в низинах; с трудом различимые сквозь листву, они были похожи на куски неба. Юркие зеленые ящерицы грелись на освещенных солнцем валежинах или просто на бугорках земли, где зелень была не так густа. Они просыпались, когда дети проходили мимо, и бесшумно исчезали в зарослях травы, чтобы так же бесшумно появиться через несколько минут снова.
Павлик шел за своими новыми друзьями, и все здесь казалось ему ненастоящим, неправдоподобным, он никогда не предполагал, что где-то на земле есть такие вот заросли, такие могучие и прекрасные леса. Поражали его и малыши, которые совершенно бесстрашно шли по этим дремучим дебрям, то как будто теряя едва приметную тропинку, то снова по каким-то невидимым ему приметам находя ее. Они казались маленькими хозяевами этого еще чуждого ему прекрасного мира. Возле одного из ветхих мосточков Андрейка вдруг стремительно прыгнул вперед и, наклонившись, нырнул в траву.
Павлик остановился, остановилась и Кланя, с живым интересом следя за движениями брата, почти невидимого в траве.
— Что он? — спросил Павлик.
Кланя не успела ответить — из травы, широко улыбаясь, продирался к ним Андрейка, неся что-то в вытянутой руке.
— Поймал?! — крикнула Кланя.
— Вот он!
Кланя захлопала в ладоши, засмеялась, а Павлик невольно попятился в сторону от тропинки: в руках у Андрейки извивалась живая черная лента.
— Змея? — шепотом спросил Павлик.
— Дурачок,— засмеялась Кланя.— Это ужака. Андрейка вышел на тропинку. В руке у него действительно
оказалась не змея, а большой старый уж, желтые пятнышки на его голове тусклым золотом поблескивали из Андрейкиного кулака. Павлик смотрел на него с ужасом. Еще с тех времен, когда он был совсем маленьким и ему перед сном бабука Тамара рассказывала сказки, в его сердце закрепилась острая, до дрожи в руках и коленях, ненависть ко всяким ползучим тварям, к их холодным скользким телам. Он никогда не думал, что можно вот так просто прыгнуть в траву и голыми руками поймать ужа. Для него не было разницы между ужами и змеями: все они были одинаково противны ему и ненавистны. На всю жизнь он запомнил увиденные в террариуме зоологического парка, отделенные толстым стеклом, беззвучно шипящие головы и страшные, так и притягивающие к себе янтарные глаза, похожие на драгоценные камни.
Пятясь, защищаясь от ужа руками, Павлик крикнул во весь голос, чуть не плача:
— Брось! Брось!
Но Андрейка только улыбнулся и вдруг сунул ужа себе за пазуху. Рубашонка, кое-как подпоясанная веревочкой, оттопырилась на животе, вздулась, зашевелилась, как живая. И это было страшно.
— Да это ж не змей, глупенький,— засмеялась Кланя, припрыгивая и хлопая в ладоши.— Это ужака... она безвредная. Она и ковчег от потопа спасла... Видел венчик золотенький?..
Глядя на плачущего Павлика, Андрейка поморщился.
— Чисто девчонка маленькая! Ну ладно! — и, сунув руку за пазуху, вытащил ужа и, присев на корточки, пустил в траву.
Уж мгновенно исчез, только трава несколько секунд шевелилась там, где он полз.
— Это ты без привычки,— сказал Андрейка, успокаивая Павлика.— Вот погоди, я тебя выучу, как их ловить. Это просто.— Прищурившись, он поглядел в траву и, шагнув два шага от тропинки, поднял что-то похожее на полоску бесцветного пергамента. Это была старая змеиная или ужиная шкурка.— Видишь, вот рубашка его старая! Это он к петрову дню переоделся.
Павлик успокоился — ему было и совестно и стыдно. Пошли дальше.
— Вот оно — Сабаево озеро! — показала с горки .Кланя. Глубоко под ними, в зеленой долине, лежало длинное узкое озеро, похожее на изогнутую саблю, брошенную каким-то великаном в траву.
Кланя повернулась к братишке:
— Андрейка! А давайте зараньше на дубу на нашем посидим.
Андрейка задумался, нахмурился.
— Ну совсем-совсем одну минуточку. И вот Городок Стенькин ему покажем. А?
— Ну ладно, пошли.
Стенькиным Городком называлась высокая горка, безлесным склоном повернутая в сторону Волги. Здесь на опушке стояли гигантские дубы, словно это был не обычный, а какой-то великанский лес;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65