Моя одежда была в таком состоянии, что я ее выбросил
сразу же, как только получил военное обмундирование по прибытии в полк.
Вечером нас погрузили в товарные вагоны. В нашем вагоне, как и в других,
были голые нары в два этажа и железная печка. Значит, нас собирались везти
не на теплый Юг, а на холодный Север или на отдаленный Восток. Мои спутники
немедленно ринулись занимать самые выгодные места на нарах. Я ждал, когда
суматоха уляжется, чтобы взять то, что мне останется, это уже стало одним из
правил моего поведения. Мне досталось место сбоку у окна и ближе к двери.
Место самое холодное. До полуночи наш эшелон, судорожно дергаясь, мотался по
железнодорожной паутине Москвы. Не спалось. Но я был спокоен. Я ушел от
беспросветной нищеты. Я скрылся от преследования. В армии меня наверняка
искать не будут, думал я. Я тогда еще не знал, что убежать от преследования
было в принципе невозможно, что общество уже поставило на мне печать
отщепенца.
Так закончилась моя юность - самая прекрасная пора в жизни человека. Если
бы можно было повторять прожитое, я бы не согласился повторить годы моей
юности.

[169]
VI. АРМИЯ
ВОЗРАСТНОЙ ХАОС
Признанные возрастные категории (детство, отрочество, юность, зрелость)
для меня имели лишь формальный временной смысл. Мне пришлось начать образ
жизни взрослых уже в детстве, участвуя в их труде отнюдь не в качестве
ребенка. Уже в одиннадцать лет мне пришлось думать о том, как раздобыть еду
и одежду. С шестнадцати лет я оказался в таком отношении с обществом, какое
мыслимо лишь в зрелом возрасте, да и то в порядке исключения. В семнадцать
лет я стал государственным преступником, разыскиваемым по всей стране
могучими карательными органами. Так что если рассматривать жизнь человека по
существу, т. е. с социологической, психологической, педагогической и
идеологической точек зрения, то я могу констатировать следующее: у меня не
было беззаботного детства, не было переломного отроческого возраста, не было
романтически чистой юности. Был какой-то возрастной хаос, отразивший в себе
хаос исторической эпохи. И ту жизнь, какая началась у меня 29 октября 1940
года, я никак не могу отнести к категории зрелости. С восемнадцати до
двадцати четырех лет я был в армии и не заботился о еде, одежде, ночлеге.
Были, разумеется, какие-то тревоги и заботы, я о них расскажу. Но они не
были специфически возрастными. В двадцать два года я женился. Но даже это не
было действием взрослого человека. Ему нет объяснения в рамках возрастных
норм. В 1946 - 1954 годы я был студентом и аспирантом университета. И даже
эти годы, по одним критериям [170] попадая в возраст зрелости, по другим
могут быть отнесены к возрасту юности. И потом вплоть до сорока лет я
считался молодым человеком.
В 1948 - 1976 годы мне пришлось работать учителем в школах и профессором
в высших учебных заведениях, пришлось растить собственных детей. Передо мною
в изобилии был материал для наблюдении за эволюцией людей в нормальных
советских условиях. Должен сказать, что, по крайней мере, для значительной
части советских людей возрастной хаос стал обычным явлением. В послевоенные
годы отпала необходимость для детей разделять образ жизни взрослых. Зато
ускорился процесс интеллектуального, психологического и физиологического
созревания. Тот возраст, начиная с которого молодые люди осознают себя
взрослыми, с одной стороны, стал начинаться раньше, а с другой стороны,
отодвинулся для многих далеко за двадцать лет. Значительно раньше люди стали
начинать сексуальную жизнь, причем независимо от семейных отношений. Рано
стали получать образование, какого раньше не получали и в зрелом возрасте.
Вместе с тем люди значительно позже стали начинать самостоятельную жизнь,
независимую от родителей. В стране имеются сотни тысяч молодых людей в
возрасте от двадцати пяти до тридцати пяти лет, чувствующих себя юношами и
поступающих порою даже по-детски. А в некоторых отношениях состояние
детскости вообще становится характерным для всего населения коммунистической
страны. Аппарат власти, идеологии, пропаганды обращается с людьми до самой
их смерти как с материалом для воспитания и просвещения. Положение индивида
в коллективе точно так же превращает его в объект воспитательных
мероприятии. Миллионы людей всю жизнь чему-то учатся и постоянно выслушивают
поучения вышестоящих. Руководители общества вообще претендуют на роль отцов
и наставников подвластных детей-сограждан.
Таким образом, написав в конце предыдущего раздела, что 29 октября 1940
года закончилась моя юность, я не могу сказать, какой возрастной период у
меня начался. Да и закончившийся период я с некоторой натяжкой могу назвать
юностью.

[171]
МОДЕЛЬ ОБЩЕСТВА
Если бы я имел изначальной целью жизни достижение успехов в науке или
искусстве, я счел бы годы, проведенные в армии, потерянными. Но я такой цели
не имел. Я имел причины и мотивы для моего поведения Но они были такими, что
исключали ясность цели. Вернее говоря, цель появилась, но по самой своей
сущности она была неопределенной и неясной. Я вынуждался на конфликт со
своим обществом и на индивидуальный бунт.
У меня появилось желание понять свое общество. Но оно не было желанием
ученого, не было чисто академическим. Оно было элементом моего конфликта и
бунта. Мой антисталинизм носил весьма символический и бунтарский характер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187