Здесь она печатается с некоторыми сокращениями и исправлениями.
Хотя книга писалась в то время, когда в Советском Союзе уже началась
перестройка, я сознательно избегал говорить на эту тему. Цель книги была (по
договоренности с издателем) описать, почему я стал писателем, автором
"Зияющих высот", и почему оказался в изгнании на Западе. Фактически книга
вышла далеко за рамки этой цели: она оказалась описанием того периода
русской истории и тех явлений русской жизни, в которых вызревала
перестройка.
Еще в довоенные годы я, скрываясь от всесильных органов государственной
безопасности, в состоянии полного отчаяния сочинил такое стихотворение:
Настанет Страшный суд. Нас призовут к ответу.
Велят заполнить за прожитое анкету.
И в пункте, из какой земли и из какой эпохи,
Двадцатый век, Россия, - будут наши вздохи.
От слов от этих Богу станет гадко.
Опять проклятая российская загадка!
Нельзя пускать их в рай, двух мнений нету тут.
Их души тяжкий грех в себе несут.
Но как же быть?! В какой впустить их край?!
После России им и ад покажется как рай.
Прошло почти шестьдесят лет после этого. Но я и сейчас взял бы это
юношеское стихотворение эпиграфом к этой книге.
Мюнхен, 1998


Моей матери Зиновьевой Апполинарии Васильевне, великой русской женщине,
посвящаю эту исповедь

[4]
I. ИСПОВЕДЬ ОТЩЕПЕНЦА
ИСПОВЕДЬ
Существуют различные формы мемуаров. Среди них можно выделить одну,
которую можно назвать словом "исповедь". От других форм она отличается тем,
что главным предметом внимания являются не приключения автора, а его
размышления и переживания, и не хроникальное описание отдельных событий, а
анализ потока жизни, в который был вовлечен автор.
Исповедь не есть автобиография, написанная для каких-то официальных и
справочных целей. Не все, что случалось с автором, попадает на ее страницы.
А то, что попадает, описывается не всегда в том виде, в каком это мог бы и
хотел бы увидеть посторонний наблюдатель, и без тех пикантных деталей, какие
любопытно было бы узнать читателю. Это происходит не потому, что автор хочет
изобразить себя в наилучшем виде или ввести в заблуждение читателя, а в силу
особенностей самой формы исповеди. В моей исповеди, в частности, сыграли
роль такие сдерживающие причины.
В моей жизни случались события, о которых я не буду рассказывать никому и
никогда. Часть из них касалась не только меня, но и других. Я связан по
отношению к ним обетом молчания и священной тайны. О других мне больно или
стыдно вспоминать. Я умалчиваю о них не из страха показаться грешником.
Такого страха у меня нет. Я готов признать греховность всей моей прожитой
жизни. И упоминание о нескольких мелких грехах вряд ли изменило бы общее
впечатление. Я умолчу о таких грехах из чисто вкусовых соображений. Я считаю
просто [5] неприличным говорить о них, как считаю неприличным рассказывать о
приключениях в туалете или в кровати. Если хотите, я просто старомоден,
причем из принципа.
Мне часто приходилось наблюдать и испытывать на себе проявление самых
гнусных качеств человеческой натуры. Многие люди причиняли мне зло. Я очень
рано постиг, что именно имел в виду Лермонтов, когда в одно из самых
прекрасных в русской литературе стихотворений включил слова "друзей клевета
ядовитая". Но сам я не рассматривал в качестве личных врагов даже тех, кто
по долгу службы или по призванию писал на меня доносы, клеветал,
преследовал, чинил всяческие неприятности. Я никогда на личное зло не
отвечал злом. Я знаю, что самим фактом своего существования и деятельности я
вызывал раздражение и негативные эмоции у многих людей. Но этот аспект жизни
не подлежит моральной оценке. Я всегда смотрел на зло, причиняемое мне
людьми, как на проявление свойств самого строя жизни людей, использующего их
лишь как свои орудия. В противоположность тем, кто персонифицирует
социальные причины, я впадал в другую крайность - социализировал даже такие
поступки людей, которые были продиктованы индивидуальными страстями. Моим
главным контрагентом с ранней юности была социальная система моей страны. И
лишь во вторую очередь моими контрагентами были люди, олицетворявшие
систему.
В моих личных отношениях с людьми я стремился предоставить им все
преимущества. Так и в этих мемуарах я не хочу изображать себя в качестве
доброй жертвы злых людей и плохих обстоятельств. Наоборот, я готов признать
себя негативным явлением в породившем меня позитивном социальном окружении.
Я готов признать нормальным мое социальное окружение, а себя - отклонением
от нормы. Я не горжусь этим, но и не сожалею о том, что так произошло. Как в
прожитой жизни я уступал дорогу всем, кто считал, что я мешаю им идти, и
избирал другой путь, на который не претендовал никто, так и в этих мемуарах
я не хочу сводить счеты с теми, кто причинял мне зло. А это и означает
умолчание о многом таком, что могло быть поводом для мести. Исповедь есть
признание и покаяние, но не месть. Конечно, я не [6] мог полностью избежать
такого рода описания, так как без этого были бы непонятны некоторые важные
явления моей жизни. Но я свел их к минимуму и лишил их драматического
смысла, какой они имели в свое время.

ОТНОШЕНИЕ К ФАКТАМ ЛИЧНОЙ ЖИЗНИ
Я никогда не думал, что факты моей личной жизни могут для кого-то
представлять интерес, кроме разве что советских карательных органов и лиц,
желающих причинить мне зло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187