Командир полка хватался за голову и кричал
на весь штаб, что его отдадут под трибунал из-за этих симулянтов.
Вторая напасть, обрушившаяся на полк в связи с прибытием "академиков",
была вечно голодные доходяги, штурмующие столовую, подъедающие объедки и
тянущие все съедобное, что подвернется под руку. Пока командиры не запомнили
лица молодых бойцов, в столовой каждый день обнаруживалась недостача
нескольких десятков порций. Никакие наказания не могли отвадить доходяг от
такого "шакальства". Они как тени бродили в районе столовой. Глаза их
лихорадочно горели. Повара, рабочие по кухне, дежурные натыкались на них в
самых неожиданных местах.
Условия службы были настолько тяжелыми, что даже я, с детства привыкший к
жизненным невзгодам, не устоял. Сначала я решил во что бы то ни стало
простудиться и попасть в санитарную часть (полковую больницу), чтобы
несколько дней отлежаться и отоспаться. Я ночью выходил раздетым на улицу,
снимал сапоги и босиком подолгу стоял на снегу. Но заболеть почему-то так и
не смог. Потом я напился ледяной воды и потерял голос. В это время ребят с
голосом и слухом отбирали в полковой хор. Их освобождали от нарядов. Мой
приятель уговорил меня записаться в этот хор. Несколько дней, пока я хрипел,
я посещал занятия хора. Мой приятель уверял руководителя хора, будто я буду
петь, [185] как Шаляпин, когда мое горло выздоровеет. Но, увы, когда голос
ко мне вернулся, выяснилось, что до Шаляпина мне было далеко. И меня с
позором выгнали из хора. С тех пор я больше не предпринимал никаких попыток
сачковать.

БУНТ
Почти все время мы проводили на открытом воздухе. Даже политзанятия
проводились на улице. Выматывались мы до полного изнеможения. Еды не
хватало. Да и еда была скверная. Однажды нам дали совершенно несъедобный
суп. Какую-то вонючую и грязную воду. Мы не стали его есть и вылили обратно
в кастрюлю. По армейским законам это означало бунт. Но мы дошли до предела и
не думали о последствиях. Едва успели мы это сделать, как перед столом вырос
"особняк" - начальник Особого отдела полка. Мы встали. Он спросил, в чем
дело. Все молча уставились на меня. Я объяснил, в чем дело. Он приказал
снова разлить суп по мискам и есть, а мне приказал идти с ним. Мы пришли в
его кабинет в штабе полка. Начался длинный разговор. Он напомнил мне о
скандале в эшелоне. Сказал, что меня придется передать в военный трибунал.
Потом он разделся до пояса, показал шрамы якобы от сабельных ударов басмачей
и других врагов советского строя, которые он якобы получил, завоевывая новую
счастливую жизнь для таких, как я. Я был почему-то совершенно спокоен. И
впоследствии в самые скверные минуты жизни мною всегда овладевало
удивительное спокойствие, даже умиротворение. Наконец, решив, что он меня
доконал полностью, "особняк" несколько сбавил угрозы наказания. Он учел мое
"пролетарское" происхождение и хорошее начало моей службы и предложил такое
решение. Меня будут каждый день взвешивать. Если я через неделю похудею хотя
бы на один грамм, мне удвоят порцию питания. А если я прибавлю в весе, то
пойду под трибунал. Всю неделю я не ел почти ничего. И, несмотря на это, не
похудел, а даже прибавил в весе. За это время "особняк" от своих
осведомителей узнал, что зачинщиком бунта был не я. Под суд меня не отдали.
Но пять суток ареста я полу[186] чил. Правда, условно: я должен был их
отсидеть в случае какого-либо нового нарушения дисциплины. Но я, наоборот,
получил подряд несколько благодарностей. И то наказание с меня сняли.

ОБРАЗЦОВЫЙ СОЛДАТ
Я избрал для себя свою форму самозащиты и приспособления: я стал
образцовым во всех отношениях солдатом. Я быстрее всех вскакивал и одевался
по команде "Подъем!". Идеально заправлял койку. Быстро приобрел строевую
выправку, хорошо занимался строевой, конной и политической подготовкой.
Хорошо чистил коня. Не отлынивал ни от каких нарядов. И результаты
сказались. Я стал регулярно получать благодарности. За полгода службы в этом
полку я имел более пятидесяти благодарностей и даже пятидневный отпуск за
успехи в конноспортивных соревнованиях. Это стало для меня принципом на всю
жизнь - на любой работе, на любой должности и в любом месте быть
добросовестным исполнителем рабочих или служебных обязанностей. Мне было
легче жить именно благодаря тому, что я добровольно и с азартом бросался
делать всякое дело, которое другие делали нехотя и по приказу. Дело все
равно приходилось так или иначе делать. Например, вставать по подъему было
легче, если ты делал это стремительно и энергично, чем если бы ты тянул
время и медлил.
Одновременно я познал секреты солдатской службы, благодаря которым мог в
самых суровых условиях распорядка и дисциплины устраивать себе маленькие
праздники. Например, я научился спать на посту. На посту я спал всегда, спал
даже у полкового знамени в штабе. Но спал так, что ни разу не попался.
Однажды наш взвод дежурил на границе. Я был в "секрете". И спал, конечно. Но
вовремя услышал чуть слышный шорох подползавшего проверяющего и чуть не
пристрелил его. За это мне объявили благодарность за бдительность на посту.
После этого я написал шуточные стихи в духе стихов о Гавриле в книге И.
Ильфа и Е. Петрова "Двенадцать стульев". Я их поместил в "боевом листке",
который я [187] сам и выпускал. Стихи были идиотские, но они понравились
политруку, и их напечатали в дивизионной газете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187