Уже в семнадцать лет я стал убежденным антисталинистом.
Антисталин истекая деятельность стала для меня тогда основой и стержнем всей
моей жизни и оставалась таковой вплоть до известного доклада Хрущева на XX
съезде партии.
После смерти Сталина, в особенности после XX съезда, в Советском Союзе
появилось множество антисталинистов. В горбачевские годы началась новая
вспышка антисталинизма, поощряемая сверху. Если антисталинизм хрущевских лет
еще заслуживал снисхождения, поскольку происходила десталинизация страны, то
антисталинизм горбачевских лет не заслуживает ничего, кроме презрения, и
настораживает как маскировка далеко не добрых по существу намерений. Всему
свое время. Я считаю настоящими антисталинистами лишь тех, кто восставал
против сталинизма тогда, когда это было смертельно опасно.
Не помню, как и когда у меня стало складываться негативное отношение к
Сталину. Плохие высказывания о нем мне приходилось слышать от взрослых еще в
де[124] ревне. Но в общем и целом я был к нему равнодушен. Рисуя тот
злополучный его портрет, я поступал не как свободный художник, а в силу
обязанности. Скорее всего, нельзя назвать какую-то одну причину моего
отрицания Сталина. Тут сработала совокупность множества причин, причем
постепенно и незаметно для меня самого. В 1934 году в ЦК было принято
решение создать культ Сталина. Мы, конечно, тогда об этом не знали. Но
почувствовали, так как имя Сталина стало все чаще звучать, похвалы по его
адресу становились все восторженнее, повсюду появились его портреты. У нас в
школе Ленинскую комнату превратили в Сталинскую. И вообще в школе Сталин
стал занимать все больше места как в учебных занятиях, так и во всякого рода
общественных мероприятиях. В актовом зале сменили занавес. Теперь на одной
половине его был вышит золотом Ленин, а на другой - Сталин. Еще до выхода в
свет знаменитого "Краткого курса ВКП (б)" Сталин был причислен к классикам
марксизма. Сталин заполонил собою газеты, книги, фильмы. Нам каждый день
устраивали политические информации, в которых пели дифирамбы Сталину.
Постоянно проводились пионерские сборы, а затем - комсомольские собрания, в
центре внимания которых был, конечно, Сталин. О Сталине говорили на уроках
по всякому поводу. Короче говоря, нам так настойчиво стали навязывать
Сталина как земное божество, что я хотя бы из одного духа противоречия начал
противиться этому. Насмешки и негативные намеки родителей моих товарищей, у
которых я бывал дома, добавляли свою долю в мои сомнения. Тяжелое положение
в деревне и моя личная нищенская жизнь в Москве наводили на мысль об
ответственности за это высшего руководства, возглавляемого Сталиным. По мере
того как я рос и замечал несоответствие реальности идеалам романтического и
идеалистического коммунизма, я, естественно, видел виновных в этом тоже в
высшем руководстве и лично в Сталине.
Любопытно, что даже моя фамилия сыграла свою роль. Меня в шутку в классе
называли "врагом народа". И я не протестовал против такой игры. Когда в 1935
году мы играли в конституцию, то наш "триумвират", декларировавший свою
"конституцию", состоял из ребят с фамилиями, [125] ассоциируемыми с Троцким
и Каменевым. А в отношении меня и трансформация фамилии не требовалась. Из
шуток и игр порою вырастают серьезные последствия.
Сказались и мои анархические наклонности. Как я уже говорил, уклоняясь от
роли вожака в группах во время игр и каких-то школьных мероприятий, я сам не
терпел, когда мною кто-то начинал помыкать. А тут мне силой стали навязывать
вождя не на одну игру или на одно дело, а на всю жизнь и на каждое мое
действие. Чисто психологический протест против такого насилия постепенно
перерос в протест идейный. Однажды у Бориса дома я так прямо и высказал, что
я не признаю Сталина в качестве моего личного вождя, что я вообще не признаю
над собою никакого вождя, что я "сам себе Сталин". Борис со мною согласился,
а его отец одобрил наши мысли. Он лишь посоветовал держать язык за зубами.
Познакомившись с Иной, я эту тему неоднократно обсуждал также и с нею,
заражая и ее своим протестом против культа Сталина. Чем чаще я бывал в доме
Ины, тем лучше ко мне относился ее отец и тем откровеннее говорил со мной.
Он много пил. Напившись, он говорил иногда такие вещи, что даже мне
становилось страшно. Он говорил об отступлении от ленинских идеалов, об
уничтожении ленинской гвардии, о перерождении партии. Он говорил о том, что
именно настоящих коммунистов теперь не любят больше всего. Их прославляют в
книгах и в кино, а в жизни их уничтожают.

ПРЕДВОЕННЫЙ ПРИЗЫВ
Среднюю школу я окончил в 1939 году с "золотым" аттестатом. В стране
началась явная подготовка к войне с Германией. То, что война скоро начнется
и что это будет война именно с Германией, в этом были уверены все.
Мальчиков, окончивших школу, которым было уже восемнадцать лет и которые
были здоровы, сразу же призывали в армию. По всей вероятности, решение
властей было суровым, и мало кому удавалось уклониться от призыва. Кроме
того, патриотические настроения среди молодежи были очень сильными, и многие
из тех, [126] кто мог уклониться, не использовали свои возможности. Наиболее
разумные ребята заранее подали заявление в военные учебные заведения, а
также в школы органов государственной безопасности ("органов"). Некоторым из
них повезло - один со временем (уже после войны) стал генералом, другой -
полковником, третий - комендантом лагеря строгого режима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187