— Даже имени его не слышал. А что, ты собираешься вызвать его на дуэль?
Чжао презрительно хмыкнул и проворчал про себя:
— Смешно! Противно! Гнусно!
— Это ты мне говоришь или ворчишь на Фань? А она тоже чудачка, дает тебе книги с такими надписями!
— У! — воскликнул Чжао, как заправский американский студент.— Неужели тебе непонятна ее тактика? Но дело не в ней, это все интриги госпожи Ван. Как говорится, лучше всех развяжет веревку тот, кто ее завязывал. Завтра же поговорю с ней. Хочешь, пойдем вместе?
— Ну уж нет. Я к госпоже Ван идти не хочу, да и тебе советую бывать у нее пореже — она на тебя, кажется, произвела впечатление. В этой глуши, где у нас нет никаких развлечений, надо избегать сильных эмоций.
Чжао покраснел:
— Не мели чепухи. Это ты, наверное, находишься под впечатлением.
Чувствуя, что вот-вот выдаст себя, Фан пробормотал:
— Ладно, иди, иди. Только как быть с пьесами — вернешь их через госпожу Ван?
— Нет, возвращать в тот же день неловко. Завтра она будет ждать моего ответного визита, но я подожду до послезавтра и отправлю книги с рассыльным.
«Похожая ситуация уже была полчаса назад»,—подумал Фан. Он достал лист бумаги, завернул в нее книги и с серьезным видом передал приятелю:
— Для тебя мне не жалко дефицитной бумаги. Отдай пакет рассыльному и попроси его быть внимательнее, ведь на книгах автографы знаменитых людей.
— Знаменитых? Эти литераторы сами себя, конечно, считают знаменитостями. Они даже подписываются разными псевдонимами, боясь, что одно имя не выдержит бремени такой славы. Слушай, может быть, сходим поужинать, а то я устал, хотя ничего не делал!
— Сегодня мне положено ужинать со студентами. Но это не важно, ты иди заказывать ужин, а я немножко посижу с ними и сбегу.
Во втором семестре занятия у Фана пошли лучше, и его отношения со студентами стали налаживаться. Четверо студентов, которых он должен был опекать, время от времени приходили к нему и рассказывали немало полезного. Слушая их, Фан чувствовал, что хотя сам еще недавно учился в университете, все же для своих студентов он — представитель старшего поколения и уже не может относиться к происходящему так, как они,— настроения и интересы у них совсем разные. Он мог лишь изумляться тем коллегам, которые не ощущали возрастной грани, отделявшей их от учащихся. Или ощущали, но не признавались в этом? Несмотря на прогресс науки, человек еще не может одолеть природу, а возраст, пол, потребность в пище, смерть — все это дано нам природой. Иногда разница в возрасте, думал Фан, оказывается сильнее даже сословных различий. Как бы ни объединяли пожилых и молодых общие политические взгляды, научные воззрения или увлечения, однако возрастная грань неизбежно их разделяет; так на фарфоре бывают незаметные на первый взгляд трещины, которые при резком толчке сразу же себя обнаруживают. Может быть, пройдут годы, и он снова потянется к молодежи, чтобы в общении с нею согреть свою стынущую кровь? Вот старик Лю с физического отделения лезет всюду, где собираются студенты, а Ван Чухоу — тот взял себе молодую жену.
Фана порой огорчала слепота студентов, порой восхищала точность их наблюдений. Их похвалам доверять не стоило — эти юнцы сплошь да рядом проявляли излишнюю доверчивость. Но уж когда они кого-то или что-то осуждали, их приговоры были точны, справедливы и не подлежали обжалованию, как в день Страшного суда. Само собой разумеется, они питали отвращение к Ли Мэйтину, да и Хань Сюэюя недолюбливали. Только став преподавателем, Фан узнал, что презрение европейцев к азиатам, богачей к беднякам — нет, бедняков к богачам — ничто перед презрением студентов к преподавателям. Фан решил, что добродетель студентов заключается в беспристрастности, а не в милосердии: они не хотят и не умеют прощать других, потому что сами еще не нуждаются в прощении.
Зато отношения Фана с коллегами стали хуже, чем в первом семестре. Хань Сюэюй при встрече с ним едва наклонял голову, как если бы у него болела шея, а его жена как будто и вовсе не замечала Фана. Ему это было в общем-то безразлично, но все же неприятный осадок оставался, и вот уже Фан, издали заметив эту пару, норовил свернуть в сторону. Лу Цзысяо почти перестал с ним общаться, но тут причина была ясна. Больше всего его огорчало то, что после неудачного выступления госпожи Ван в роли свахи к нему стал заметно холоднее относиться Лю Дунфан. Единственным утешением была заботливость, которую проявлял по отношению к нему Ван Чухоу. Фан понимал, что все дело в желании Вана стать деканом факультета филологии и что такие честолюбцы — люди ненадежные: ты помогаешь им подняться наверх, но сам от этого ничего не выигрываешь. Так рикша, довезя седока до ресторана, плетется обратно, глотая ветер... Но уже то, что Ван считает нужным его обхаживать, побуждало Фана питать к самому себе больше уважения. Как-то при встрече Ван Чухоу, смеясь, посетовал на то, что репутация его жены как свахи вконец подорвана — ни одна из предполагавшихся пар не обнаруживает намерения сходиться. Фану пришлось в ответ выразиться в том духе, что, мол, сами мы не понимаем своей выгоды, не решаясь воспользоваться такими возможностями. Затем Ван сказал:
— Вам нет никакого смысла преподавать иностранный язык. Я думаю с будущего семестра создать специальное отделение философии и пригласить вас.
Фан выразил признательность и добавил:
— Сейчас я, как бездомный нищий, побираюсь у чужих дверей, ни студенты, ни коллеги меня не уважают.
— Ну, это вы на себя наговариваете. Но я действительно намерен сделать то, о чем только что говорил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134