Надо будет послушать радио.
Ублаготворенный Хунцзянь возвращался домой пешком — он не умел говорить на гуандунском наречии и боялся, что рикша поймет его неправильно. Беседа с Синьмэем настроила его на самые разные размышления. Он думал, к примеру, о том, что когда человеку везет в жизни, как сейчас Синьмэю, он становится оживленным и интересным собеседником. Он же, Хунцзянь, постоянно терпит неудачи, но, не любя выслушивать чужие жалобы, сам старается поменьше жаловаться, а потому следил сегодня за каждым своим словом и чувствовал себя, как собака в наморднике... Война, по словам Чжао, будет разрастаться, а он принимает на себя заботы о семье, к тому же если приятель правильно угадал причину недомогания Сунь... Тут Фану стало неловко, и он начал думать о другом.
Видно, Синьмэю действительно нравится эта девушка, но вряд ли он влюблен без памяти, иначе не говорил бы о ней с таким юмором. Что, если он относится к невесте так же, как Фан к своей Сунь? Значит, для брака вовсе не нужно великой любви, достаточно того, что молодые люди не противны друг другу. Может быть, это от слишком большой разницы в возрасте? Но ведь с Тан Сяофу у него было иначе. Что же, значит, он израсходовал на Тан всю силу своих чувств. Вспомнив себя
в то время, он даже напугался — так не хотелось, чтобы снова повторилась когда-нибудь нервотрепка, лишающая человека сна, аппетита, интереса к работе, ни на минуту не оставляющая в покое. Но в ней, конечно, была своя радость... Фан вздохнул: за этот год он явно постарел душой, а сильная страсть — это недуг людей сильных духом, как апоплексический удар — удел людей тучных, полнокровных. Может статься, лет через десять — двадцать, когда его жизнь уже пойдет под уклон, он страстно влюбится еще раз. Когда старики влюбляются, их невозможно спасти, как загоревшийся старый деревянный дом. Нынешнее спокойное и ровное, не обременяющее душу чувство, пожалуй, лучше — во всяком случае, удобнее,— чем всякое другое. И верно, есть смысл поскорее покончить с брачными формальностями. Чжао утверждает, будто Сунь «приложила большие усилия». И прекрасно: значит, она сочла Фана достойным этих усилий, поэтому он должен относиться к ней еще лучше. А он бросил ее одну в номере! Он ускорил шаги и по дороге купил ей личжи и драконов глаз
Когда Фан вошел в номер, лампа в нем не горела, лишь из коридора проникало немного света. Полагая, что Жоуцзя уснула, он на цыпочках направился к столу, чтобы положить фрукты, но по дороге опрокинул стул, ушибив при этом колено. «Какой болван оставил его посреди комнаты!» — выругался он шепотом, забыв, что этим «болваном» был он сам.
Он подумал, что грохот разбудил Жоуцзя, но она не спала. После его ухода с Чжао недомогание и одиночество долго не давали ей покоя. Чувство обиды росло, как проценты на деньги, занятые у ростовщика. И Сунь уже с нетерпением ждала его прихода, чтобы расквитаться, слышала, как он открывал дверь, но не хотела заговорить первой. Падение стула чуть было не заставило ее рассмеяться и подобреть, но она поборола эту слабость. Теперь у нее было две возможности: или сказать, что она глаза проглядела, дожидаясь его возвращения, или пожаловаться, что он спугнул ее с большим трудом пришедший сон. Пока она думала, какой из вариантов прозвучит весомее, Фан, обеспокоенный ее неподвижностью, включил свет. Сунь уже больше часа лежала в темноте, и теперь свет ослепил ее. Она повернулась спиной к лампе и протяжно вздохнула. Фан успокоился, снял с себя мокрую от пота шелковую рубашку и промолвил с заботой в голосе:
— Извини, что разбудил. Хорошо спала? Тошнить перестало?
— Я едва-едва заснула, а ты устроил такой грохот. Сам оставил стул на проходе, а кого-то ругаешь!
Она говорила, лежа лицом к стене. Фан не расслышал и переспросил. Она перевернулась в постели:
— Я смертельно устала, громче говорить не в состоянии. Неужели тебе нисколько не жаль меня? (На самом деле она уже повысила голос на целый тон.) Ты как сидел на этом стуле посреди комнаты, так там его и оставил. Ну как же, Синьмэй явился за тобой, будто владыка ада прислал его по твою душу. Ты и помчался за ним, забыв обо всем на свете.
Слыша ее сердитый тон, Фан заговорил жалобно:
— Конечно, я был неловок, но сам же и пострадал — колено себе зашиб (этот ход не принес желаемых результатов). Бедная, ты так долго не могла заснуть? Хочешь свежие личжи — ты же, наверное, ничего не ела...
— Значит, ты сам отдаешь себе отчет в том, что долго не возвращался? Конечно, ты мог не приходить до утра — встреча со старым другом, еда, вино, веселье... А я хоть умри тут, в гостинице, кому до меня дело!
В ее голосе уже слышались рыдания, она снова отвернулась от него. Не зная, как быть, Фан присел на край кровати и попробовал ласково повернуть ее лицо к себе:
— Прости, я и вправду задержался. Не надо сердиться. Ты же сама велела мне идти.
Она отбросила его руку:
— А сейчас я велю тебе убрать потную руку с моего лица, слышишь? Ха, я велела ему идти! Тебе же самому этого хотелось, как я могла удержать? Да удержи я тебя, ты бы дулся весь вечер.
Оскорбленный Фан убрал руку и пересел на стул:
— Так ведь все равно ссоримся. Почему же ты тогда не сказала откровенно, что не хочешь отпускать меня. Откуда мне знать, что у тебя внутри, я же не эхинококк.
Сунь опять повернулась к нему и отчужденно сказала:
— Если бы ты любил меня по-настоящему, ты все
понимал бы без подсказки. Но тут уж ничего не поделаешь. Верно, ты заботишься обо мне, только когда я специально об этом попрошу. Случайный попутчик и то не оставил бы меня одну, больную, а ведь считается, что ты — близкий, любящий человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134