— Не нужно, он поедет в моей машине,— возразила Су.
— Как, ты уходишь? — Чжао стал заикаться от волнения.— Ведь еще не все подали!
Фан слабым голосом тоже предложил Су остаться, но она была непреклонна:
— Я уже сыта, стол был слишком обильный. Господа, прошу вас не спешить. Спасибо тебе, Синьмэй.
С кислой миной взирал Чжао на то, как они садились в машину. Его план — осрамить Фана перед Су — почти полностью удался, но в итоге его поражение стало еще более очевидным. Фан полулежал на сиденье; Су велела ему ослабить галстук и закрыть глаза. В полузабытьи он ощущал прохладные пальцы Су на своем лбу, слышал, как она прошептала по-французски «бедняжка». У него не было сил ни подняться, ни оберечь себя от забот. Подъехав к особняку Чжоу, она попросила привратника вместе с шофером отнести Фана в комнату. Когда услышавшие шум хозяева вышли, чтобы пригласить Су зайти к ним, машина уже уехала. Поскольку завернувшийся с головой в одеяло Фан не мог удовлетворить их любопытство, старой чете оставалось лишь подробно допросить привратника. Но тот не проявил достаточно наблюдательности, не разглядел как следует Су, за что и был обруган.
Фан проснулся с ощущением, будто его голову перепиливают пилой, а язык похож на коврик, о который вытирают ноги при входе в дом. Только к вечеру он почувствовал себя в состоянии подняться с постели. Тан он написал, что заболел, не упоминая о событиях прошедшего дня. Перед Су ему было неловко — она уже несколько раз справлялась по телефону об его самочувствии. Она позвонила еще раз после ужина, когда он хотел прогуляться при луне. Был конец весны, когда луна светит для влюбленных (а не для поэтов, как осенью), и он мечтал повидаться с Тан, но Су пригласила его к себе.
Мать и тетка Су ушли в кино, прислуга была отпущена, дома оставался лишь привратник. Су предложила Фану посидеть в саду и пошла наверх переодеться. Когда она спустилась, Фан заметил, что она подрумянилась и подкрасила губы. Они зашли в беседку и присели возле ограды. Фан почувствовал, что ситуация грозит опасностью и что надо быть настороже. Он еще раз поблагодарил Су, она еще раз спросила, как он спал и есть ли у него аппетит, они оба восторгались луной. Затем наступила пауза. Фан украдкой взглянул на девушку — ее лицо казалось таким чистым и гладким, что с него как бы соскальзывали лучи луны, глаза блестели, влажные губы выделялись темной полосой. Поймав на себе взгляд Фана, она чуть заметно улыбнулась. Его решимость сопротивляться бессильно трепыхалась, как рыба на песке. Он встал:
— Вэньвань, я пойду, пожалуй.
— Время раннее, давай посидим еще!
— Но я должен сесть подальше от тебя, ты слишком привлекательна. Из-за этой луны я могу наделать глупостей.
Су заговорила таким нежным голосом, что у Фана екнуло сердце:
— А ты очень боишься наделать глупостей? Ну, садись поближе, мы же не в церкви. Интересно, чем можно заставить умного человека совершить глупость?
Хунцзянь не смел больше смотреть на Су, но зрительная его память цепко удерживала, как щенка в водовороте, ее улыбку.
— Мне недостает храбрости сделать глупость...
Су победно улыбнулась и прошептала:
Она сама изумилась своей храбрости, пусть несколько и прикрытой французским языком. Отступать было некуда — Фан повернулся и поцеловал ее. Поцелуй его был невесомым и мимолетным; так при монархии сановники на приемах еле касались губами чашек с чаем, так в западных странах свидетели на суде прикладываются к Библии. Он был осторожно-почтительным, как прикосновение верующих к тибетскому живому будде или к туфле папы римского. Поцелуй кончился, но Су по- прежнему полулежала на плече Фана, улыбаясь, как в сладком сне. Он сидел, не смея шевельнуться. Наконец она выпрямилась, словно проснувшись, и засмеялась:
— Эта проказница-луна превратила в глупцов нас обоих!
— И толкнула меня на страшное преступление! Мне пора бежать.
Фан боялся, как бы Су не заговорила о помолвке и свадьбе, не зная, что в победный миг женщины об этом не думают. Желание привязать к себе мужчину возникает лишь вместе с сомнениями в прочности его любви.
—А я тебя не отпускаю! Впрочем, иди, увидимся завтра.— Взглянув на Фана, она решила, что он может потерять власть над собой, и не стала его больше удерживать. Фан выскочил за ворота, утешая себя мыслью о том, что столь легкий поцелуй нельзя рассматривать как признание в любви, будто поцелуи, как спортсмены, различаются по весовым категориям.
Проводив его, Су осталась в беседке. Ей было радостно, в голове мелькали обрывки мыслей. «На небе луна кругла...» А что будет через четыре месяца, в день осеннего полнолуния? «Живот беременной женщины прилепился к небу...» — пришла вдруг на ум и вызвала у нее отвращение строка из стихотворения Цао Юаньлана. Услышав, что вернулась служанка, она встала и инстинктивно вытерла рот платком, как будто поцелуй мог оставить след. Этой ночью она ощущала себя стоящей в бассейне на краю трамплина: хочется прыгнуть в радостное завтра и боязно.
Вернувшись домой, Фан заперся в комнате, испортил несколько листов бумаги и сочинил наконец такое послание:
«Госпожа Вэньвань! Пишу потому, что мне стыдно показываться вам на глаза. Я вел себя с вами вплоть до вчерашнего вечера непростительно, и мне нечем оправдать себя. Одна надежда — что вы скоро забудете человека столь слабого, не решившегося быть откровенным. Искренне уважая вас, не хочу злоупотреблять вашей дружбой. Я не стою того доброго отношения, которым вы удостаивали меня в последние месяцы, но всегда буду хранить его в своей памяти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134