По дороге домой у Хань Сюэюя немного дрожали колени. Он думал о подтвердившейся догадке Лу Цзысяо — этот Фан действительно имел дело с ирландцем, но, к счастью, не бывал в Америке. Жаль, нельзя узнать, действительно ли Фан не покупал диплома — вполне возможно, что он скрывает истину.
Ужином у Ханей Фан остался вполне доволен. Сюэюй почти не раскрывал рта, но за гостем ухаживал весьма радушно. Жена его оказалось некрасивой — рыжая, веснушчатая, с лицом, как пампушка, обсиженная мухами,— но проворная, будто ее подстегивали электрическим током. Тут Фан отметил, что китайские лица и европейские некрасивы по-разному. Непривлекательность китайца — следствие небрежности творца, который пожалел время на окончательную отделку. Некрасивость же европейской физиономии — это как бы проявление злой воли создателя, который нарочно исказил черты лица, она планомерна и целенаправлена. Госпожа Хань много говорила о своей любви к Китаю, но заметила вместе с тем, что в Нью-Йорке жить все-таки удобнее. Фану показалось, что у нее не чистое американское произношение, но с уверенностью утверждать это мог бы только Чжао. Впрочем, может быть, она приехала в Нью-Йорк из какой-нибудь другой страны.
Со времени приезда за ним еще никто так не ухаживал; гнетущее настроение последних дней начало постепенно рассеиваться. «А, черт с ним, с его дипломом,— думал уже Фан,— раз человек хочет подружиться со мной». Но ведь он заметил, что в то время, когда госпожа Хань распространялась насчет Нью-Йорка, муж сделал ей знак глазами. Фану тогда показалось, будто он подслушал чужой разговор. Впрочем, это могло ему и померещиться. А, ладно... Не заходя к себе, Фан в приподнятом настроении открыл дверь в комнату Чжао:
— Вот и я, старина. Ты уж извини, я тебя сегодня оставил одного.
Не получив приглашения к Ханю, Чжао в одиночку
съел холодный ужин, от которого осталось ощущение чего-то кислого. Но еще кислее было ему при мысли о том, как хорошо он мог бы поесть в гостях.
— А, международный банкет закончился? Как угощали — по-китайски или на западный манер? Гостеприимна ли была хозяйка дома?
— Ужин был китайский. Готовила старая служанка. Хозяйка на редкость некрасива, такую можно и в Китае найти, стоило ли ездить за границу? Очень жаль, однако, что тебя не было за столом...
— Гм, спасибо... А кто еще был? Ты один? Как интересно! Хань Сюэюй ни во что не ставит ни ректора, ни сослуживцев, а тебя так обхаживает. Может, его супруга приходится тебе дальней родственницей? — Чжао явно наслаждался собственной иронией.
Слушать это Фану было приятно, но для виду он возмутился:
— Значит, доцент уже не человек? Вам, заведующим и профессорам, пристало общаться только между собой? А если говорить серьезно, твое присутствие помогло бы определить национальность госпожи Хань. Ты же долго жил в Америке: послушал бы ее выговор, и все стало бы ясно.
Чжао тоже был приятен комплимент, но он не хотел сразу отступать от взятого тона:
— Совести у тебя нет. Тебя угостили, а ты вместо благодарности пытаешься выведать семейный секрет. Была бы хорошей женой, а там какая разница — американка или русская. От этого же не зависит ее женская привлекательность или, скажем, умение воспитывать детей.
— Ну, разумеется. Только меня больше интересует, где учился Хань Сюэюй. По-моему, если он скрывает место рождения жены, происхождение его диплома тоже может вызвать сомнение.
— Брось, не думай об этом. Разве в таком вопросе можно обманывать? Сам не без греха, вот и других подозреваешь. Я понимаю, ты делал это ради шутки, но вспомни, какие были последствия. Погляди на меня, я придерживаюсь строгих правил сам и других считаю безукоризненными.
— Ах, как красиво сказано! А не ты ли, узнав от меня, что Хань получает по высшему разряду, хотел даже бросить работу?
— Ну, я не настолько мелочен, чтобы сравнивать,
кто сколько получает. „Это ты наслушался разных разговоров и пришел смущать меня.
Фану и так не нравилась новая манера Чжао разговаривать лежа с закрытыми глазами, когда лишь попыхивание трубки показывало, что хозяин не спит. А тут он и вовсе взвился:
— Ах так! Можешь меня за человека не считать, если я еще хоть слово тебе скажу!
Видя, как разошелся приятель, Чжао раскрыл глаза:
— Я же пошутил! Не злись, а то язву желудка наживешь. Выкури лучше сигарету. Да, кстати, скоро и в гости по вечерам трудно будет выбраться. Ты еще не видел объявления? Послезавтра состоится общее собрание — хотят ввести должности наставников, которым будет предписано столоваться вместе со студентами.
Фан ушел к себе грустный — приподнятое его настроение словно испарилось. Что ж, человек является на свет сам по себе, вот он и должен жить один, ни с кем не связывая свою судьбу. И вот еще что: когда желудок переполнен, он что-то переваривает, что-то отвергает, но все это делает без чужой помощи. Почему же, когда переполнена душа, нам обязательно нужно с кем-то делиться? Но едва входят люди в контакт, тут же начинаются взаимные обиды. Сущие ежи, да и только: пока на расстоянии, все спокойно, а сойдутся поближе, так и начинают колоть друг друга.
Фану непременно нужно было излиться перед кем-то, кто понял бы его лучше, чем Синьмэй,— например, перед Сунь. Во всяком случае, она всегда слушает его со вниманием. Но ведь он только что убедил себя держаться подальше от людей! Если мужчины с мужчинами ведут себя, как ежи, то мужчины с женщинами, как... Не подобрав подходящего сравнения, он прогнал от себя эти мысли и стал готовиться к завтрашним занятиям.
По-прежнему были у него лишь три часа лекций в неделю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134