— Мое стихотворение с тем и написано, чтобы нравиться не искушенным в иностранных языках. Оно неспроста названо «смесь» — выражения, взятые у разных поэтов, иностранные слова вперемежку с китайскими как раз и должны создать впечатление чего-то случайно собранного, перепутанного. Ведь у вас создалось такое впечатление?
Тан пришлось согласиться. Цао Юаньлан, по лицу которого расплывались следы улыбки, подобно кругам от брошенного в воду камня, заключил:
— Значит, вы уловили главное в стихотворении, и нет нужды доискиваться до смысла отдельных строк. Осмысленные стихи — несчастье для поэзии!
Су вышла из комнаты, сказав, что хочет кое-что показать гостям. Фан обратился к Цао:
— Когда барышня Су затеет новое издание своей книги о современных поэтах, я уверен, она включит и вас под девятнадцатым номером.
— Вряд ли, я слишком не похож на остальных. К тому же барышня Су вчера призналась мне, что писала о тех поэтах только ради защиты диссертации, а вообще их стихи ей не нравятся.
— Вот как?
— А вы, господин Фан, читали ее книгу?
— Читал, но плохо помню.— Фан в свое время лишь перелистал подаренную ему Су книгу, чтобы узнать, о каких поэтах идет речь.
— В предисловии она не без ехидства приводит шутку Жюля Телье о том, как один лысеющий господин пошел к парикмахеру, а тот говорит, что его услуги излишни — все равно через несколько дней на голове клиента не останется ни одного волоса. Вот так и большая часть современной литературы не достойна внимания критики. Не правда ли, остроумно?
Фан сказал, что не обратил внимания на это место, а в голове у него мелькнуло, что, соберись он жениться на Су, пришлось бы и ему заучивать наизусть ее книгу. Если бы Чжао Синьмэй умел читать по-французски,
уж он порадовал бы автора, последовав примеру поэта Цао.
— Восемнадцать поэтов, о которых писала сестра,— это уже выпавшие волосы,— заметила Тан.— А господин Цао останется, как тот драгоценный волосок, от которого в сказках зависит жизнь колдуна.
Вернулась Су со шкатулкой из красного дерева в руках. Она переглянулась с кузиной, открыла шкатулку, достала женский веер резной кости и протянула его Цао:
— Прочтите, пожалуйста, написанное здесь стихотворение!
Тот развернул веер и стал читать вслух с интонацией не то просящего милостыню монаха, не то актера старого театра. Фан не разобрал ни звука. Люди обычно читают стихи и еще, пожалуй, бредят на родном диалекте, а Цао был уроженцем южной Фуцзяни с ее совершенно особым говором. Затем он, смешно шевеля губами, еще раз прочел стихи про себя и воскликнул:
— Прекрасно! Просто и искренне, напоминает древние народные песни.
— Господин Цао обычно так строг в оценках,— сказала Су, вроде бы смутившись.— Вы действительно считаете эти стихи не такими уж плохими?
Фан взял у Цао веер, начал читать, и с первых же слов ему стало не по себе. На дорогом веере косым почерком было написано красными чернилами:
Разве я ограничила твою свободу? Может, это ты завладел мной? Ты ворвался в мое сердце, Запер дверь и повесил замок. А ключ от замка потеряли — Не то я, не то ты сам. И вот уже нельзя открыть дверь, Ты навеки заперт в моем сердце.
Далее следовала приписка: «Это старое стихотворение переписано здесь мною в честь Вэнвань. Ван Эркай, осень 26 года республики». Этот Ван Эркай был довольно известным политическим деятелем, занимал немалый пост в Чунцине. Девушки ждали отзыва Фана. Тот отложил веер и скривил рот:
— Я бы бил по ладоням тех, кто скребет стальным пером по вееру. Если бы на другом языке было написано — ну, куда бы ни шло.
— Да ты на стихи обрати внимание!
— Разве может такой карьерист, как Ван Эркай, написать хорошие стихи? Я не собираюсь искать у него протекции, поэтому могу позволить себе говорить то, что думаю.— Фан не заметил, что Тан делает ему знаки.
— Вот противный, ко всем относится с предубеждением. Тебя нельзя близко подпускать к стихам! — сердито сказала Су и забрала веер.
— Ну, хорошо, хорошо, дай мне прочитать их еще раз.— Су с миной неудовольствия вернула веер Фану. Вдруг тот закричал:
— Не может быть! Ведь стихи-то краденые!
— Что ты городишь! Как это краденые? — проговорила Су с потемневшим лицом. Тан расширила глаза.
— Ну, скажем, заимствованные. Господин Цао не ошибся, сказав, что они напоминают старинную народную песню. Ты вспомни, Су, нечто похожее мы слышали от преподавателя истории европейской литературы. Это была немецкая народная песня пятнадцатого или шестнадцатого века, я ее потом встречал в учебнике немецкого языка для начинающих. Я не помню слово в слово, но там и запертая дверь, и потерянный ключ, и все остальное. Это не простое совпадение!
— Ничего похожего не припоминаю,— не сдавалась Су.
— Как же так! Ты была такой рассеянной или вовсе не вела конспектов? Впрочем, догадываюсь. Вы же были с факультета зарубежной литературы и хотели показать, что давно знаете все, что может сказать преподаватель. Ну, а мы, пришедшие с факультета китайской филологии, конечно, старательно конспектировали все лекции, чтобы никто не мог предположить, что мы их не понимаем.
Су не нашлась, что ответить; Тан сидела опустив голову. Цао подумал, что Фан вряд ли намного лучше его знает немецкий, тем более что кончал факультет китайской филологии. А ведь студенты-естественники в университете презирают гуманитариев; филологи-зарубежники ни в грош не ставят занимающихся отечественной литературой; те в свою очередь презирают студентов-философов; философы — социологов, социологи — студентов с педагогического;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134