Сам не обладая ни знаниями, ни талантом, глупец поклоняется тому, в ком их находит, как нищий — богачу.
— Иными словами, людям ученым и даровитым, вроде господина Фана, нравятся неграмотные дурочки.
— Для женщины предпочтителен особый склад ума: легкий, изящный, как их движения. Ученость рядом с таким умом —тяжелый осадок, выпадающий на дно. Хвалить женщину за ученость — все равно что восхищаться букетом цветов лишь из-за его веса. Действительно умная женщина не должна утруждать себя наукой.
— А если ее привлекает докторская степень?
— Об этом могут думать лишь такие, как ваша кузина.
— Но ведь и для того, чтобы просто окончить университет, надо писать дипломную работу.
— Уверен, умной девушке на последнем курсе вполне пристало выкинуть что-нибудь такое, чтобы ей выдали диплом без защиты.
Тан недоверчиво покачала головой, но развивать эту тему не стала. К этому моменту все, что обычно говорится при первом визите, уже было сказано, а для интимной воркотни, когда не надоедает сто раз повторять одно и то же оснований не было. Приходилось взвешивать каждое слово, чтобы не выйти за положенные рамки.
— Что же вы молчите? — улыбнулась Тан.
Он улыбнулся в ответ:
— А вы?
— Возле нашего деревенского дома росло два столетних коричных дерева. Девочкой я любила слушать, как щебечут птицы на их ветвях, но порой они вдруг замолкали. Так бывает и у людей...
По дороге домой Фан сочинил в уме послание Су, рассудив при этом, что старый литературный язык с его краткостью и некоторой неопределенностью лучше поможет ему оправдать себя. После ужина он уселся было за письмо, но вскоре задумался — не слишком ли он заврался, и не зашла ли шутка слишком далеко. Лишь мысль о том, какое удовольствие получит от чтения Тан и как она оценит его труд, заставила его закончить послание. В нем говорилось, что, внимательно ознакомившись со стихами, запечатленными на веере, он-де не смог удержаться от насмешки над мужланом, приписавшим себе столь изящные строки, и что он просит не очень сердиться за эту вольность. Стихи же своей простотой и искренностью напомнили ему древнюю поэзию.
Он пометил письмо вчерашним днем и сделал приписку: мол, он целые сутки не решался отправить письмо, стыдясь своего заносчивого поведения в тот вечер, особенно по отношению к поэту Цао.
Фан дважды перечел письмо и остался доволен, предвкушая, как его будет читать Тан. Наутро он попросил экспедицию банка отправить письмо с нарочным. Вечером, едва он вошел к себе в спальню, раз
дался телефонный звонок. «Слушаю, кто говорит?» «Угадай, кто!» — послышался кокетливый женский голос.
— А, это ты, Су! Уже получила мое письмо?
— Получила. С чего ты взял, что я сержусь? Я же знаю, какой ты, з сущности, ребенок.
— Ты вольна быть снисходительной, но я не могу простить себе.
— Полно, стоит ли серьезно относиться к такой мелочи. Скажи лучше, тебе действительно понравилось то стихотворение?
Фан сделал все, чтобы в его голосе не прозвучала насмешка:
— Могу сказать одно: завидую таланту Ван Эркая!
— Тогда признаюсь тебе: эти стихи — не Ван Эркая.
— Чьи же?
— Это я сочинила забавы ради...
— Ты?! Проклятье на мою голову! — изобразил растерянность Фан, благо Су не могла видеть лукавого выражения его лица.
— И ты был прав, говоря, что это стихотворение не вполне оригинально. Мне показалась очень выразительной одна старинная французская песенка в собрании Тирсо, вот я и написала нечто подражательное. Если ты говоришь, что видел подобное же по-немецки, значит, мои стихи банальны.
— Но у тебя гораздо живее, чем по-немецки.
— Перестань льстить, я все равно не верю. Скажи лучше, ты придешь завтра?
Фан поспешил ответить утвердительно, но Су еще не вешала трубку. После паузы она сказала:
— Помнится, позавчера ты говорил о том, что у мужчин не принято дарить дамам свои произведения...
— Приходится дарить чужие, когда свои недостаточно хороши. Зовут же гостей в ресторан, если дома тесно или кухарка неумелая.
— Наверное, ты прав. Ну, до завтра!
Фан почувствовал, что у него потный лоб — то ли от быстрой ходьбы по улице, то ли от напряженного разговора.
В тот же вечер он послал Тан копию своего письма. При этом он пожалел, что худо пишет по-английски. Письмо на старо китайском получается напыщенным, на современном разговорном — слишком обыденным. Только на западных языках кажутся нормальными
такое обращение, как «Дорогая мисс Тан!», или подпись: «Искренне ваш Фан Хунцзянь». Однако он сознавал, что его английская грамматика подчиняется законам и правилам не больше, чем ораторы в Гайд-парке или, скажем, американцы в период их борьбы за независимость. Иначе он прибег бы к помощи чужого языка — подобно политическому преступнику, укрывающемуся на территории иностранной концессии.
В течение последующего месяца он раз семь виделся с Тан, отправил ей десяток писем и получил в ответ пять или шесть. Первое полученное от девушки письмо он положил перед сном возле подушки. Ночью он дважды зажигал свет и перечитывал его. Постепенно эта переписка стала для него насущной потребностью. Стоило ему дома или на работе увидеть что-то любопытное или о чем-то подумать, как он тут же садился за очередное письмо. Когда писать было не о чем, послания его выглядели приблизительно так: «Сегодня все утро занимался деловой корреспонденцией, только сейчас разогнул спину. А-а-а-а! Слышите? Это я зеваю. Вот пришел половой из чайной, пора обедать. Продолжу после. Вы ведь тоже сейчас обедаете? «Если в полдень лишний кусок проглотить, можно до тысячи лет дожить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134